Становясь одержимой, Регана теряет прежний облик. Она бьет врача, ее лицо кажется пластиковой маской, ее голос – неузнаваемый рык. «Не суйтесь! – вопит она. – Этот поросенок мой! Трахни меня!» Крис, расстроенная объяснением поведения дочери, которое дает доктор Кляйн, возмущается: «Ради всего святого, о чем вы говорите? Вы видели ее или нет? Она ведет себя как рехнувшаяся психопатка. Или у нее раздвоение личности».
Так же как история Крис в «Изгоняющем дьявола», история Паулины и Лотелл – это повесть о том, как их обеих пугали и постоянно унижали. Врач Реганы, авторитетная фигура и источник надежды, бессилен. Малкума Тейта неоднократно выпускали из тюрем и больниц, когда авторитетные медики приходили к выводу, что ему «стало лучше» или что он «не представляет угрозы для себя и других». После годичной госпитализации в Балтиморе в 1984 году Малкум вроде бы поправился, но его состояние ухудшилось примерно два года спустя, после того как он перестал принимать лекарства. По словам Лотелл, однажды утром осенью 1988 года Малкум вышиб дверь квартиры, которую они снимали, после чего всю семью выселили. В обеих историях одержимости мы чувствуем отчаяние родственников и непонимание, что им делать дальше.
Когда я искала местных членов NAMI, ратовавших за АВ 1421, меня свели с одной женщиной. Я буду называть ее Бет. Словоохотливая, пылкая, просившая не называть ее настоящего имени, она является членом NAMI с середины девяностых годов. Попросите ее рассказать об общественной политике в области психического здоровья, и она сделает это как человек, одновременно хорошо информированный и в высшей степени самоуверенный. Многочисленные мысли о тюрьмах и «5150» (этим кодом обозначается недобровольная госпитализация) и драматическая история психически больного члена ее собственной семьи смешиваются с быстрым потоком статистических данных, которые Бет помнит наизусть, и принципами политики в области психического здоровья.
Во всех историях одержимости родственники больных чувствуют отчаяние и непонимание того, что им делать.
Член семьи Бет, взрослый мужчина, живет с шизоаффективным расстройством. О развитии его болезни она говорит так: «Он превосходно учился, и вдруг на следующий год у него начались эти приступы ярости». Бет пыталась добиться для него лечения. Система здравоохранения – эта беспорядочная мешанина частных клиник, больниц и ограниченного условиями страховки числа сеансов терапии – госпитализировала его более 70 раз. Это неоднократно ставило Бет в финансово затруднительное положение. Она продолжает бороться за законы, которые, на ее взгляд, помогли бы больному родственнику, в том числе и за АВ 1421: «Если есть история [как у него]… когда он перестает принимать лекарства и становится настолько маниакальным, настолько агрессивным, что девять раз за год сам вызывает полицию и просит: “Пожалуйста, заберите меня в больницу, мне хочется убить [Бет]”, – то этому человеку должно быть назначено медикаментозное лечение сейчас, а не после того, как он убьет меня или себя».
Разговаривая с Бет, я киваю. И часто поддакиваю. И ловлю себя на мысли: «Как можно противоречить этой женщине, которая оказалась в ужасных обстоятельствах, пытаясь помочь человеку, которого она любит?»
Лотелл Тейт объясняла в суде: «Я просто говорила себе: это единственное, что мне остается. Мы просили людей помочь нам, мы умоляли людей помочь нам, но никто ничего не сделал. И я боялась, что однажды Малкум лишится разума и причинит вред мне и моей дочери».
Я не могу не ощущать сочувствия к Бет. Я даже не могу ограничиться одной враждебностью к Лотелл и Паулине – обе женщины были признаны виновными на суде всего лишь после часа прений жюри. Я слышу тягостное недоумение в голосе Бет, когда она говорит, что для психиатрических больных не существует возможностей длительного пребывания в стационаре. Когда я уточняю, в Сан-Франциско или везде, она отвечает: «Во всей стране. Если только у вас нет достаточного количества денег». Говорить, что родственники психически тяжелобольных, психотичных людей ограничены в выборе действий, значит, преуменьшать до смешного. Люди вроде Бет идут в NAMI, потому что понимают, что им больше некуда податься.