И все же жюри совещалось всего час, прежде чем вынести вердикт. Лотелл Тейт была приговорена к пожизненному тюремному заключению; ее мать была приговорена к 10 годам за соучастие, впоследствии приговор был смягчен до одного года тюрьмы и 5 лет условного осуждения. Судья Дон Рашинг, оглашая приговор Лотелл, сказал, что детали убийства Малкума «были поистине чудовищными» и это «самое жестокое и бесстрастное убийство», какое он «видел за все время своей судейской практики».
Лотелл подала одну апелляцию в местный суд, а затем апелляцию в Верховный суд Южной Каролины. Прошение было отклонено в 1990 году. Она снова подала апелляцию в 1991 году и снова получила отказ; ее последняя апелляция была отклонена в 1992 году. После этого отказа Лотелл перестала принимать лекарства от диабета и умерла в тюрьме штата Южная Каролина в 1994 году. И хотя речь не столько о ней, я представляю, каково это – убить своего брата. С одной стороны, мне кажется, что 13 выстрелов – это все-таки лишнее. С другой, я представляю ужас сестры, над постелью которой ночью нависает безумный. Он утверждает, что послан Богом, чтобы убить твою дочь. Он кажется одержимым и способным на что угодно, в том числе и выжить после множественных огнестрельных ранений. И ты стреляешь в него, даже если ты когда-то любила его или любишь до сих пор.
Высокофункциональные
В середине дня я вошла в главный вход клиники психического здоровья Чайна-тауна и, тщательно следя за выражением лица, проследовала в комнату ожидания. В этом крохотном помещении на банкетке сидела пара пожилых китайцев. Женщина крепко сжимала голову ладонями, и я подумала о том, как много требуется энергии для поддержания иллюзии, что у нас все в порядке. Лишь немногие из психиатрических учреждений, в которых я побывала, дают приют тем, кто может позволить себе роскошь не притворяться. Мне не хотелось смотреть в упор, но я чувствовала себя чудовищем, отворачиваясь от ее боли. А ведь именно это я и сделала, когда подошла к стеклянной перегородке и изложила цель своего визита администратору в окошке: «Я из местного бюро ораторов и пришла сюда, чтобы рассказать свою историю».
Для визита в клинику я надела коричневое шелковое платье от Марка Джейкобса. Длинные рукава были тщательно закатаны до локтей, пуговицы поднимались под самое горло, а дополнением служил галстук-бабочка. Никаких украшений, за исключением серебряного браслета и обручального кольца. Черные туфли на танкетке. Плоские шрамы пересекали мои голые щиколотки, точно следы грязи. На лицо я нанесла органический увлажняющий крем, пахнувший бананом и миндалем, шанелевский тональный крем Vitalumière Hydra (снят с производства) и помаду Narcotic Rouge от Тома Форда (тоже снята с производства, заменена худшей по качеству Cherry Lush).
Мой обычный процесс нанесения макияжа минималистичен и последователен. Я способна наряжаться и краситься в любом случае: и когда психотична, и когда не психотична. В маниакальные периоды я делаю это со всем рвением. В периоды депрессии опускаю все, кроме помады. Если обхожусь и без помады, это означает, что я не добралась даже до зеркала в ванной.
В 2017 году я каждое утро принимала маленькую розовую таблетку с меловым привкусом; вечером принимала полторы таких таблетки. Галоперидол, по мнению доктора М., поддерживает мое функционирование без бреда и галлюцинаций последние четыре года. Хотя ранее, в 2013 году, я испытывала большие трудности, которые Сильвия Назар в «Прекрасном уме» назвала шизофреническим «сдвигом всех способностей, времени, пространства и тела».
«Я способна наряжаться и краситься в любом случае: и когда психотична, и когда не психотична».
До смены моего официального диагноза на шизоаффективное расстройство прошли годы. Его подозревали, но не оставляли записей о нем, потому что у шизоаффективного расстройства более мрачный прогноз и более дурная слава, чем у биполярного, и смена кода по DSM уже может повлиять на мнение психиатров. Кроме того, психиатрия лечит симптомы, а не причину, поэтому изменение диагноза не повлияло на медикаменты, которые я принимала. В «Синих ночах» (Blue Nights) Джоан Дидион замечает: «…Мне ни разу не доводилось видеть, чтобы за “диагнозом” следовало излечение. Если что и следовало, то лишь еще бо́льшая, подтвержденная “диагнозом” уверенность человека в собственной неполноценности». Мой новый диагноз не осуществлял никакой лечебной функции, зато подразумевал, что мне будет трудно, если не невозможно, продолжать быть высокофункциональной.