26 В Эстонии в результате пассивности русских и соперничества русских партий на выборах 1992 г. русские вообще не прошли в парламент. В 1995 г. возник альянс русских партий под названием «Наш дом — Эстония», который получил
5,9 % голосов и провёл шесть депутатов (см.: [Arter 1996, р. 235].) Но это — только треть от 18-процентного русского электората. Большинство русских предпочли голосовать за эстонские Коалиционную партию и Партию центра. (Op. cit., p. 234). В 1999 г. в парламент снова прошли только шесть русских депутатов. В Литве, как отмечает Н. Касаткина, существует множество русских организаций, о которых большинство русских и не подозревают. Здесь русские поддерживают в основном Демократическую партию трудящихся Бразаускаса. (См.: [Kasatkina 1996, р. 137].) На выборах в сейм в 1996 г. русские партии не смогли преодолеть 5-процентного барьера и провести своих депутатов, на выборах 2000 г. Союз русских Литвы провёл трёх депутатов в рамках единого списка, возглавлявшегося А. Бразаускасом. Наиболее активны и относительно успешны русские партии Латвии. Но и здесь на выборах в сейм в 1993 г. поддерживаемые русскими и выступающие за предоставление гражданства всем жителям партии «Равноправие» и «Согласие для Латвии» получили только 5,77 % и 11 %, 98 % голосов, что значительно меньше 28 % русских избирателей. (См.: [Melvin 1995, р. 43].) В 1998 г. объединение «За права человека в единой Латвии» смогло получить 14,7 % голосов, проведя в сейм 16 депутатов.
27 Ситуация русских в межвоенной Балтии очень отличалась от теперешней, да и сами русские были совсем другие. Тем не менее и тогда русские проявили ту же неспособность объединиться и использовать имевшиеся у них политические возможности, что и теперь. Русские также были недопредставлены в парламентах и также предпочитали голосовать за партии коренных народов. В этом отношении противоположность им представляло немецкое меньшинство, которое при всех своих политических расхождениях, в вопросах, имеющих национальное значение, выступало сплочённо, единым фронтом и даже было перепред-ставлено в парламентах (см.: [Garleff 1978]). В сегодняшней Литве русских —
8,2 %, а поляков — 6,9 %, т. е. значительно меньше. Тем не менее в сейме 1992 г. было шесть поляков и трое русских, в сейме 1996 г. — трое и двое. В Польском союзе, главной политической организации литовских поляков — около 10 тыс. членов, Союзе литовских русских — 50 [Department of National http://www.is.lt/ tmid/anglo/minorities.htm].
28 В Литве в каких бы то ни было русских организациях, включая кружки, собирающиеся попеть и послушать русские песни, участвуют не более 1000 человек из 308 тыс. литовских русских [Мелянас 1999. http://www.press.lt/cgi-bin/1. Вообще участие русских в каких-либо добровольных организациях резко ниже, чем у представителей балтийских народов. Так, по данным опроса 1997 г., в таких организациях участвовали 13 % эстонцев, 9 % латышей, 8 % литовцев, 5 % русских в Эстонии, 2 % — русских в Латвии и 5 % русских в Литве.
29 Эта общая высокая оценка балтийских народов и балтийских институтов русскими, даже более высокая, чем их оценка самими балтийскими народами, проявляется и в ряде ответов на некоторые конкретные вопросы, лишь косвенно связанные с такой оценкой. Так, среди предпринимателей-эстонцев по опросу 1996 г. 16,2 % считали, что при решении вопросов организационно-правового характера с представителями власти решающим фактором является взятка.
Среди русских так считали только 5,7 %. Проводившие опрос Р. Симонян и Т. Кочегарова пишут: «У русских предпринимателей представление о чиновниках государственного аппарата республики выглядит несколько романтичнее, чем у предпринимателей эстонцев» [Неэстонцы на рынке труда 2001, с. 85].
30 Хотя русская молодежь склонна идентифицировать себя с русской национальной общностью меньше, чем представители старшего поколения, среди молодых русских видно скорее стремление к некоей неопределённой русско-европейской идентификации, чем к идентификации именно с теми балтийскими странами, в которых они живут. В этом отношении очень интересен один эстонский опрос 1995 г. Заявили, что они идентифицируют себя с «русскими ближнего зарубежья» 33 % русских 55—70 лет и только 15 % 18—24 лет. Но с «эстонскими русскими» старики тоже идентифицируют себя чаще, чем молодёжь, хотя различия и очень невелики: 71 % и 69 %. Зато значительно чаще, чем старики, молодёжь выбирает такие идентификации, как «европейские русские» (6 % представителей старшего поколения и 21 % молодых) и «балтийские русские» (16 % и 29 %). (См.: [Vihalemm 1999, р. 295].) На наш взгляд, это говорит о желании многих молодых русских в Эстонии всё-таки сохранить свою «русскость», одновременно «отгородившись» от России и сочетая её с некоей «общеевропейской» ориентацией. Возможно, свидетельством стремления избежать ассимиляции является и резкий рост православной религиозности эстонских русских, демонстрирующих сейчас значительно большую религиозность, чем русские в России и чем эстонцы. В 1998 г. идентифицировали себя как верующие 49 % русских и только 14 % эстонцев, русских в России — 34 % в 1996 г. и 40 % в 1999 г.). Посещали церковь чаще, чем раз в месяц, в 1998 г. 13 % русских в Эстонии и 6 % эстонцев (В России в 1996 г. - 7 %). (См.: [Хейно 2000, с. 244-246].) Ясно, что такая относительно большая религиозность не может объясняться влиянием эстонской среды. Скорее, наоборот, здесь действует некоторое «мягкое» стремление утвердить свою культурно-религиозную особость, дистанцироваться от этой среды. Очень характерно, что в Эстонии религиозность русских значительно выше в Таллине, чем в Восточном Вирумаа (Нарва, Кохтла-Ярве), где они проживают компактно и составляют большинство населения и где поэтому ассимиляционистские силы действуют слабее. (См.: [Хейно 2000, с. 246].) Таким образом, мы видим, что существуют не только ассимиляционистские тенденции, но и определённое стремление сохранить себя, избежать ассимиляции. Мы не считаем даже, что «записавшиеся» или «записанные» сейчас в эстонцы, латыши и литовцы русские обязательно полностью потеряны для русского народа. Из многочисленных исследований поведения иммигрантов в различных странах известно, что в ее следующих, уже полностью вписавшихся в новую среду поколениях может возникнуть стремление вспомнить свои корни и историческую родину и даже культивировать свою ставшую маргинальной «особость».