Аня рассказывала ему все, ничего не скрывая.
Он деликатно сполоснул ее, а после достал мазь от синяков. Ему всегда помогало это простое средство.
- Маленькая, надо было мне все показать…
- Яша, давай забудем и все. Я не показывала, потому что хотела, чтобы все поскорее закончилось. Мне самой страшно смотреть и вспоминать.
Он покачал головой. О письме Разумовского Яков умолчал, твердо решив, что она ничего не узнает о тех угрозах. Он хотел защитить ее хотя бы от этой мерзости. Довольно уже страданий.
Яков для начала поцеловал каждый дюйм ее розового, душистого тела, а после тщательно обработал мазью все отметины.
- Теперь можно не прятаться. Все равно будем мазать каждый день, пока не сойдут. - приговаривал он.
Анне так нравились умелые настойчивые прикосновения заботливых рук.
Яков был очень нежным и внимательным мужчиной. Ей было так комфортно от того, что он принимал ее любой, она чувствовала себя любимой. Анна всегда хотела вернуть ему всю эту любовь, поэтому помывка затянулась.
Сколько бы муж не отфыркивался, что он и так чистый, а женщинам и детям пора отдыхать. Яков получил свою порцию ласк, теплую расслабляющую ванну, куда он немедленно затащил и Аню.
В дом они ввалились уже много позже, уставшие, но разрумяненные и абсолютно счастливые.
Расчесывая жене уже почти подсохшие локоны, Яков заметил:
- Прошел почти год со дня венчания. Какая длинная стала твоя коса.
- Сильно отросли? - улыбнулась Аня.
- Восхитительно. Длиннющие волосы. Дюймов на 6, наверное, отросли. Никогда такого не видел.
- Сейчас нельзя, а вот после родов волосы стоит подстричь.
- Нет, Аня, пожалей такую красоту. Хотя бы для меня.
- Яша, мы чуть-чуть. До пояса. - успокоила она супруга, - тяжеловато стало их носить… В девичестве я укорачивала волосы каждый год, совсем понемногу.
Она отняла у мужа локоны, перекинула их через плечо и принялась заплетать косу на ночь.
Яков задумался, разглядывая жену. Как можно быть такой очаровательной? Тонкая сорочка так красиво облегала небольшой холмик живота, словно обрисовывая его, и мягкую, округлую, чуть пополневшую грудь.
Аня проследила за его взглядом, подошла и обняла.
- Ну, все, пойдем спать, любимый. - поцеловала она мужа в шею.
После этого вечера больше они почти не говорили о том, что произошло в этом страшном месяце, оставив князя и все, что с ним было связано, в прошлом…
***
Мария Тимофеевна, погрузившись в позднее материнство, с письмами и телеграммами поутихла и подуспокоилась, окончательно отпустив от себя старшую дочь. Ей стало вдруг очевидно, какая взрослая и самостоятельная у неё Аня, уже светская дама и мужняя жена.
Ей даже стало неловко перед дочкой за ту чрезмерную опеку, которой Аня последние лет пять сердито сопротивлялась. Теперь мама поняла, что за эти годы совсем позабыла, как выглядят маленькие и беспомощные дети. Уж точно не так как ее взрослая и самостоятельная Анна!
Госпожа Миронова сосредоточилась на уходе за малюткой Ванечкой. Вот кто нуждался в ней круглосуточно. Она подолгу разглядывала его, и ее сердце переполняли умиление и восторг.
В молодости ей никогда не хотелось быть матерью мальчика. Она, в тайне от мужа, мечтала о дочке, лентах и рюшах, нарядных платьицах и маленьких розовых туфельках. Дочкой и наградил ее Господь, да еще какой! Аня была прекрасным ребенком, отлично училась, была очень одаренной девочкой.
Мальчишки Марии Тимофеевне всегда представлялись несносными хулиганами и озорниками, подобными Петру Ивановичу, но теперь… Все ее помыслы сосредоточились на сыне. Она благоговела перед малышом. Целый мальчик! Носик, рот, головушка, пяточки. Будущий мужчина. Мальчик - это вам не девочка!
С дочерью они теперь переписывались не так часто. Мария Тимофеевна очень любила Аннушку, но ее вдруг отпустила вечная, терзающая душу тревога за судьбу единственного ребенка. Теперь за дочь женщина только радовалась. Перестав ревновать ее к господину Штольману, она оценила любовь, заботу и деликатность надворного советника. Яков Платонович был всегда очень порядочен и добр.
В октябре, когда госпожа Миронова, покормив Ванечку, вдруг вспомнила, что давно не получала писем от дочери, ей принесли телеграмму, в которой Аня сообщила, что они Яковом Платоновичем едут в поездку и просила не терять ее.
(На деле телеграмму отбил Петр Иванович, который не хотел, чтобы жена брата переживала, и у нее пропало молоко. Взял на себя ответственность)
Сегодняшнее длинное, обстоятельное письмо от Аннушки вызвало у родителей слезы радости и бурю восторга.
Дочь сообщала, что беременна, чувствует себя очень хорошо, и они с Яковом Платоновичем ждут рождения первенца в конце апреля-начале мая.
- Витя, снимай деньги в банке. Я хочу заказать побольше приданого для малыша. Ты же помнишь, часть они потеряли в дороге.
Виктор Иванович усмехнулся, глядя на свою мадонну с младенцем на руках.
- Поеду в контору и распоряжусь. Машенька, ты, главное, не беспокойся. Еще почти полгода, все успеем.
- Как ты не понимаешь, Витя! Там же медвежий угол! Ни тканей, ни мастериц порядочных. У Анны просто не хватит опыта все как следует организовать. Нет, нужно подумать обо всем заранее!
Виктор Иванович только диву давался, как еще вчера расслабленная жена вдруг преобразилась, затребовав у прислуги бумагу и карандаш.
- И потом, май! Все у них не слава богу. Родится в мае, всю жизнь маяться будет!
- Душа моя, оставь ты уже все эти суеверия. Чепуха все это. В мае природа расцветает, все распускается, птицы прилетают. Вот так и дитя нашей дочери будет самым что ни на есть здоровым и счастливым. А его родители приложат все усилия. За Якова Платоновича и нашу дочь я уверен…
Доктор Милц заполнял больничные документы, когда и ему почтальон принес письмо с печатью нерчинского каторжного округа. Друзья писали не часто. Александр Францевич очень скучал. Он поставил солидный конверт перед собой, прислонив его к карандашнице и с удовольствием поглядывал на послание, не смея бросить больничные бумаги.
Сначала доктор обстоятельно доделал всю текущую работу, убрал документы, переоделся, а уж потом сел в кресло и принялся за чтение.
Писал сам Яков Платонович, но он предусмотрительно оставил в тексте место, и Анна Викторовна проиллюстрировала послание очень интересными рисунками, запечатлев их нехитрый быт.
Так доктор прочитал письмо и посмотрел на дом семьи Штольман, домашних животных, здание тюрьмы, каторгу и многое другое. От письма веяло таким счастьем и любовью, что Александр Францевич усмехнулся, вспоминая.
Он всегда все знал про этих двоих… Барышня и сыщик могли дуться, неделями не разговаривать, но в их глазах доктор всегда видел такую любовь к друг другу, какая случается лишь раз в жизни. Да и то, не с каждым. Он видел, как хмурый следователь смотрит на Анну Викторовну, как ловит каждое ее слово. Теперь эта любовь дала всходы, а совсем скоро даст и плоды.
Яков Платонович сетовал, что не может найти толкового доктора, чтобы он нанялся и приехал в такую глушь. Александр Францевич задумался. В тех краях жил его знакомый. Он решил похлопотать о своих друзьях.
***
К Рождеству в Забайкалье ударили такие морозы, о существовании которых Анна даже не подозревала. Нет, МОРОЗЫ. Трескучие и безжалостные. Когда Яков приезжал домой, брови его и ресницы нередко покрывались инеем, и она смеялась, быстро сцеловывая все снежинки. Он все беспокоился за ее здоровье, приговаривая, что холодный и ему сперва нужно отогреться, а уж потом принимать в объятия любимую женщину. Но Анну его вялое сопротивление не останавливало.
- Минус сорок по Реомюру. - удивился Яков утренней температуре (-50 C). - кажется теперь я понимаю, почему тут все вымерзает.
Он разглядывал через оконное стекло уличный термометр.
Снег к Рождеству так и не выпал. Теперь утро перед рассветом стало длинным и темным. Природа замерла, терпеливо снося суровую полугодовую зиму, которая казалась бесконечной. Но в их большом доме было тепло и уютно. Вся семья благоговейно ждала рождения малыша.