— С этим не шутят, Жан-Поль!
Солдат выходит из будки и возвращает мне бумагу.
— Все в порядке, можете ехать. Но у вас арендовано до пятнадцатого — и ни дня больше. В запретную зону к северу от деревни не заходить. Купаться в этой части мыса тоже запрещено. Общественные пляжи на другой стороне, ближе к городу, смотрите указатели. И ни в коем случае не сворачивайте с шоссе: движение по проселочным дорогам гражданским автомобилям запрещено. Счастливо вам отдохнуть.
Я благодарю его за любезность и жму на газ. Он поднимает шлагбаум. Я проезжаю, помахав ему на прощание рукой.
— Хейли-хейло! — выдает Жан-Поль музыкальный комментарий.
— Нет, это черт знает что такое! — взрывается Кристина.
Переключая скорость, я отвечаю на этот смелый вывод поджатием губ.
— Парень из агентства что-то говорил мне насчет военных. Ну и хорошо, хоть воров можно не бояться. Помнишь, сумку у тебя украли в прошлом году?
У Кристины отвисает челюсть при виде развороченной гусеницами земли вокруг.
— Полигон! Ты хочешь, чтобы мы отдыхали на полигоне!
Она оборачивается к детям, призывая разделить ее возмущение.
— Вот хрень! — шипит Стефани. — Да тут же будет пустым-пусто!
— А на когда назначены испытания химического оружия? — ехидно осведомляется Жан-Поль.
— Едем назад! — решает Кристина.
— Нет.
Она смотрит на меня круглыми глазами, ошарашенная моим властным тоном.
— Как это «нет»?
Двадцать лет нерушимого семейного спокойствия разом рухнули в ее голосе. Я добавляю мягче:
— Уже приехали.
Мы едем вдоль длинной ограды, за которой тянутся ангары и штабеля бетонных труб метров в пять высотой. У труб дежурят часовые. По другую сторону шоссе сооружение, похожее на гигантскую теплицу, рядом воронка, в которую съезжают машины на гусеничном ходу.
— Это Розвелл,[10] — заключает Жан-Поль. — Тут упал НЛО, землян эвакуируют.
— Мы же не будем торчать здесь две недели? — протестует Стефани уже менее уверенно, почти с мольбой.
— Будем, — отвечаю я. — За мысом есть город, тебе же сказали. Хочешь — купайся там, бегай по магазинам, кадри мальчиков. Ничего, не дальше, чем в прошлом году, и здесь, по крайней мере, не придется сидеть друг у друга на головах.
Тишина, достойная ядерной зимы, воцаряется в салоне. Я оставляю справа поворот к городу.
— Да и все равно на сезон отпусков выбора не было.
Кристина мотает головой, онемев от моей наглости. Дорожный указатель — танк в красном треугольнике — маячит впереди, и мы выруливаем на разбитую бетонку. Надо же, я, оказывается, умею командовать. Зря не делал этого раньше.
— Не может быть и речи… — начинает моя жена, запинаясь на каждом слове.
— Не бухти.
Она аж оседает от изумления. Я смею ей перечить. При детях.
— Класс, — хихикает Стефани, толкая локтем Жан-Поля.
Наклонившись вперед, вцепившись в спинки наших сидений, они ждут, что мы сейчас сцепимся насмерть. Спасая свой пошатнувшийся авторитет, их мать надменно бросает:
— Прекрасно. Я знаю, что мне придется сделать.
Вряд ли она действительно знает, но эта реплика позволяет ей сохранить лицо.
Из-за дюны показалась колокольня, крыши домов вырисовываются на пасмурном небе. Дубовая роща и густой кустарник тотчас скрыли от нас деревню, и между двумя сторожевыми вышками мы видим море. Серая вода набегает частыми мелкими волнами на песок цвета замазки.
— Я правильно сделала, что забыла доску для серфинга, — шепчет Стефани брату.
Ответа нет. Я вижу в зеркальце глаза Жан-Поля: он озирается в поисках условий для гонок по пересеченной местности. Его мотоцикл, переложенный одеялами, зажат в трейлере между холодильником и койкой матери.
Дорога идет под уклон, вокруг заболоченные поля, луга, на которых не пасутся коровы, но стоят резервуары для воды. Теперь все молчат, а у меня в голове звучат, как эхо, мои мятежные речи. Мало-помалу они теряют свой вкус и шлейф возможных последствий, и я снова начинаю думать о доме с фотографии. Я смотрю на него каждый вечер, когда все ложатся спать. Сам не знаю, что так притягивает меня в этом странном, ни на что не похожем сооружении. Одна деталь бросилась мне в глаза спустя неделю — а ведь эту деталь я должен был бы заметить сразу. В последнем окне второго этажа, перед квадратной башенкой, занавески с одной стороны приподняты до середины. Я вооружился лупой. Но шнура-подхвата не разглядел — только четыре белых точки.
Я спустился в подвал, где хранятся старые детские игрушки, и нашел коробку с набором «Юный натуралист» — Рождество 1998 года. Достал микроскоп и поместил под него фотографию. Это рука. Четыре пальца с сиреневыми, в тон занавеске, ноготками. А ведь вилла, судя по всему, давно пустует, да и агент по недвижимости мне это сказал. Теперь я различаю пальцы невооруженным глазом, очень отчетливо — впору подумать, будто рука появилась уже после того, как я впервые увидел фотографию. Я улыбаюсь при этой мысли: выходит, она так меня заинтересовала, что я вдохнул в нее жизнь. Если бы я верил в сверхъестественное, подумал бы, что призрак почувствовал наблюдение и из любопытства приподнял занавеску. Да нет, наверняка какая-нибудь туристка забрела. Или женщина из армии получила задание осмотреть дом. Интересно, военным разрешается маникюр?