Я не запоминаю свои сны, но каждое утро просыпаюсь с чувством, что дом стал мне ближе, как будто я всю ночь был там.
Я узнаю голую, без единой травинки, серую землю за решетчатой оградой, лесок из сухих сосен. Рощицу экзотических деревьев за ним. Какие-то хвойные гиганты с длинными, как щупальца, ветвями, и шишки в форме колокольчиков на концах. Их не было на фотографии, обрезанной на уровне угловой башенки, но я их уже видел, вернее, их изображение на одном из фризов фасада, которые я рассматривал под лупой. Двигаясь вдоль трухлявого забора, я стараюсь не смотреть на дом, чтобы не привлечь внимания жены: не хочется выслушивать колкости. Но она смотрит в другую сторону, где плещется море между облупившимися щитами на дюнах: «Сильные течения. Купаться опасно».
На другом щите, поновее, со стрелкой, написано: «Привилеж Кемпинг — частная стоянка». Осторожно переезжаю оборванную цепь, якобы закрывавшую наши владения. С опрокинутого мусорного бака взлетает ворона. Я торможу перед бетонным сооружением: подобие блокгауза в миниатюре, три полихлорвиниловые двери с рисованными обозначениями — мужчина, женщина, инвалидная коляска.
— Заметь, я ничего не говорю, — роняет Кристина.
Ветер выдувает нас из машины. Молчание. Трава на участке ровного желтого цвета, чуть темнее там, где стоял трейлер наших предшественников.
— Чего мы ждем-то? — не выдерживает Жан-Поль. — Располагаться будем или как? А то еще дождь ливанет.
Кристина открывает дверцу, выходит. Скрестив на груди руки, садится на капот лицом к морю и сидит неподвижно. Ветер сдувает ее волосы вправо. Она поворачивает голову, и новый порыв перемещает их влево. Поворачивается всем корпусом — волосы опять летят вправо. Досадливо передернувшись, она возвращается в машину.
Я поднимаю воротник куртки и выхожу вслед за детьми. Стефани уже открыла трейлер, Жан-Поль осторожно — аж лицо перекошено — достает свой мотоцикл. Они разворачивают палатку и ставят ее на равном расстоянии от туалета и от родителей. Полотнище надувается от ветра. Я иду им помогать.
— И не рассчитывайте, что я буду готовить!
Угроза страшной мести прозвучала из машины. Кристина поднимает стекло, чтобы пресечь протесты, которых, впрочем, никто и не думает высказывать. За год мы сыты по горло ее овощами на пару, вареным мясом и пересушенными картофельными пирогами; у детей есть дисконтные карты «Макдональдса», а для меня пиццерии — лучшее в отпуске.
Вбивая колышки, я смотрю на дом за низкими сосенками. Надо признать, он уродлив, если рассматривать в деталях. Но люди, которые его задумывали, строили и достраивали, вложили в него столько души, что он как будто осенен благодатью. Все в нем: восточные консоли с нормандскими деревянными балками, витые, как ствол глицинии, колонны, увенчанные русскими куполами-луковками, — все создано, чтобы прельщать, в гармонии, которую я не до конца понимаю, но чувствую, что запустение добавляет к ней что-то еще. Его красота не напоказ, она — изнутри. Я улыбаюсь этому слову под стук деревянного молотка. Вот именно: я хочу войти внутрь этого дома, просто сгораю от желания, не пытаясь себе объяснить, почему. Я ощущаю такое же нетерпение, как много лет назад, когда расхаживал по сцене моего театра, представляя себе декорации, в которых будет играть Кристина.
— Ну что, вы закончили? — рявкает моя жена, опустив стекло. — Хоть кофе тут где-нибудь можно выпить, в этой Татарской пустыне?
— Езжайте, — неожиданно для себя говорю я. — Вы видели, где деревня. Можете даже доехать до города. А я останусь, наведу порядок.
И, не дожидаясь ответа, отцепляю трейлер. Кристина смотрит на меня вприщур, зубы ее стиснуты, взгляд застыл. Таким взглядом она одаривает клиентов, потерявших квитанцию. Дети, закончив с палаткой, возвращаются на заднее сиденье. Она пересаживается за руль, рвет с места, яростно буксует. Я кричу ей: «Осторожней!», не могу видеть, как летят из-под колес комья земли с травой. «Вольво» разворачивается и объезжает меня под пронзительный вой внутренней сигнализации. Моя жена забыла пристегнуться. Надо же, как рассвирепела.