Я смотрел на дочь. Эта лавина путаных откровений, поначалу смутившая меня, теперь, наоборот, успокаивала, давая в жизни хоть какую-то зацепку. Стеф оказалась такой же несчастной, как я, — это вернуло меня к реальности. Я даже чуть было не рассказал ей о Марине. А потом она уткнулась в мое плечо, и я ощутил волнение, но дело было не в ней.
— Надо же… В первый раз мы с тобой вот так поговорили, и все-таки я чувствую, что ты где-то далеко, папа.
Я ничего не ответил. Но мой вздох на опровержение ничуть не походил.
— Ты изменял когда-нибудь маме?
Я вдруг почувствовал, что мне хорошо. Меня раскусили, одобрили, поняли. Я сжал ее запястье.
— Как раз сейчас.
Она пожала плечами, решив, что это шутка, потом всмотрелась в меня внимательнее. И поняла, что я сказал правду. Ничего больше не существовало, кроме этой силы во мне, кроме тяги к невидимой женщине, которая звала меня в этот дом.
— Серьезно?
— Думаю, да.
— Здесь? Пока мы были на пляже?
— Да.
Стефани покачала головой, просияв. Удивление в ее глазах сменилось восхищением. Неделю назад я подрался из-за нее, а теперь крутил отпускной роман за спиной ее матери. Она гордилась мной — второй раз в жизни.
Раздался шум мотора, и мы вздрогнули: это был «вольво». Полчетвертого — а Кристина никогда не возвращалась до вечера. Мы одинаково раздраженно нахмурились, и это единодушие перед непредвиденным еще больше сблизило нас.
— Хочешь, мы ее займем? — спросила дочь.
— Да, это было бы здорово. Хорошо бы, она с кем-нибудь познакомилась, уходила вечерами.
— Заметано. Жан-Поль в боулинг-клубе со своими дружками, сейчас съезжу за ним, и мы разработаем план отвлекающих действий.
Она поцеловала меня в щеку в тот самый момент, когда заглох мотор. Это был поцелуй женщины.
— Этьен!
Кристина стремительно подошла ко мне и рывком задрала футболку.
— Смотри!
Весь живот был покрыт красной сыпью.
— Это какая-то зараза! Зараза, в довершение всего! От солнца со мной никогда такого не было!
— Ни фига себе! — посочувствовала Стефани. — Нельзя так ходить, мало ли что… Поехали обратно в город, найдем дежурного врача.
— А зачем я, по-твоему, вернулась? Мой страховой полис здесь!
Стефани подмигнула мне и вошла вслед за Кристиной в трейлер. Через пять минут «вольво» укатил по проселочной дороге. Я не двигался с места. Что-то мешало мне вернуться на виллу. Не хотелось столкнуться с Гаем. Я не мог ни с кем делить Марину. Я бы предпочел, чтобы она осталась чудом, подвластным моему желанию, являлась бы мне такой, какой я ее вообразил, — а слова кюре низвели ее к реальности и тем самым отдалили от меня. Но почему — ведь я хотел, чтобы она существовала, была женщиной из плоти, хотел, чтобы она показалась мне, выбрала меня, стала моей? Я чувствовал, что запахов, одежды, игры в следопыта мне уже мало. Я вожделел ее тела — безумно. И мне нужно было время — все мое время. Если Кристине нельзя загорать, то и дети не помогут: она будет висеть у меня над душой с утра до вечера. Невозможно. Я больше не хотел жить наполовину, изворачиваться, скрываться.
Я сел на мотоцикл и поехал куда глаза глядят по пустошам, где солдаты закапывали бетонные трубы. Ветер в лицо, вибрация во всем теле, скорость, шум. Разобраться. Взять тайм-аут. Вымотать себя до изнеможения.
Они вернулись затемно. У Кристины оказалась аллергия на крем для загара: острый дерматит, пребывание на солнце запрещено. Дети, чтобы поднять настроение, повели ее в кино: две «Матрицы» подряд. Ее мутило от попкорна. Дочь многозначительным взглядом спросила меня, как все прошло. Кристина взяла спальные мешки и сама направилась к дому — взгляд потух, отпуск испорчен.
— Ты нам потом расскажешь, — заговорщицки шепнул мне Жан-Поль, переигрывая в роли старого мачо.
В отдельной спальне моя жена сняла простыни механически-точными движениями — эта отлаженность выработалась в химчистке. Бледная тень прежней Кристины, конец лета. Она задула свечи, забралась в мешок и бесцветным голосом пожелала мне спокойной ночи. Мне было больно на нее смотреть. Я чувствовал себя виноватым, как будто это мое поведение вызвало аллергию.
— Этьен… Я хочу уехать.
Даже враждебности больше не было в ее голосе. Я сказал: хорошо. И добавил, что мне жаль. Не уточнив, чего.
Я подождал, пока она уснет. Как и вчера. Зажег свечи и с подсвечником вышел на цыпочках из комнаты. Я бежал отсюда, спешил забыться в запахе Марины, хотел, чтобы Кристина снова стала препятствием, а не жертвой, внушающей жалость. Я хотел, чтобы все опять было простым, таинственным и нежным, чтобы кюре ничего мне не говорил…