— А третья? — перебил Михаил.
— Третья для драки, но ты не бойся, больше не получишь.
— Мне давай третью, для песни, — взялся Тахав за флягу. — Давай, давай… Спасибо. Эх, спел бы я песню, да нельзя: фриц услышит.
— А ты тихонько, чтобы не услышал.
— Разве шепотом? Слушайте:
Протяжный, с тоскливым оттенком башкирский напев врезался в память Михаила. Он стал напевать его и спросил:
— А слова какие?
— Уфа где, Уфа где? Уфа средь высоких гор. Биик тав — высокая гора, — пояснил Тахав.
— Тахав — биик тав, — срифмовал Михаил. — Спой еще что-нибудь, только так же тихо.
Башкир, сощурив глаза, продолжил песню и перевел ее на русский язык:
Подошел Пермяков. Михаил поднялся, уступив ему место, а себе сгреб кучку валежника и сел на нее. Пермякову приятно было ощущать уважение подчиненного, которого он так резко пробирал. Он хорошо понимал, что Михаил после горького урока верно служит, а не выслуживается.
Пермяков достал записную книжку, вырвал листок, написал на нем время смены постов и передал Элвадзе, назначенному разводящим. Пермяков пожелал всем спокойно отдохнуть и сказал, чтобы позаботились о Вере.
— Не замерзнет, — сказал Михаил, — сделаем постель, как в гостинице.
— Я сестре свою плащ-палатку дам, — подхватил Тахав.
Дождь перестал. Плыл легкий туман, дул ветерок. Шелестели листья деревьев. Гудели провода на столбах. Михаил ломал ветки. Брызги, словно холодные стеклышки, падали ему на лицо, за воротник, в рукава. Он набросал на мокрую землю ветки, положил вместо подушки санитарную сумку и почтительно сказал:
— Ложитесь, Вера Федоровна… Не так укрываетесь, — заметил Михаил, вспомнив, как учил его Пермяков. — Снимите шинель, одну полу под себя… Так. Этой полой завернем ноги, — укутывал он неопытную фронтовичку.
— Спасибо. А где сами ляжете?
— Где-нибудь.
— Ложитесь здесь. Боязно мне…
Михаил накинул на девушку плащ-палатку и лег рядом.
Послышался треск мотоцикла.
Пермяков вскочил и побежал к дороге.
Элвадзе и Елизаров кинулись за ним.
Прорезая тьму светом фары, мотоцикл несся вдоль озера по шоссе как метеор. Часовой вскинул винтовку.
— Не стрелять, — предупредил Пермяков. — Поймать немца живым. У вас провод есть? — спросил он Михаила.
— Вот он. Я аркан на него накину.
— Не попадете. Бегом на ту сторону дороги, привязывай конец за дерево. Этот конец я привяжу.
— Есть! — Елизаров нырнул в темноту.
Михаил с нетерпением смотрел то на подскакивающий красноватый свет фонаря, то на шнур, протянутый через дорогу: «Заметит немец или нет?» Он притаился за толстой сосной. На провод садились мелкие капельки влаги.
Мотоциклист на полном ходу налетел на натянутый провод, шлепнулся на шоссе. Машина, гудя, свалилась на обочину дороги. Михаил всем телом упал на немца, схватил за руки. Немец с бешенством вырывался. Казак коленом прижал его к дороге. Подбежал Элвадзе.
— Не сопротивляйся, ехидна! — наставил Сандро пистолет, вырванный у мотоциклиста. — Встать! — громко сказал он по-немецки.
Мотоциклист вскочил и поднял руки.
— Форвертс! — приказал Михаил пленному идти вперед, сжимая в руке парабеллум, и, вспоминая фразы из разговорника, спросил по-немецки: — Из какой части?
Немец не ответил. Его привели к запасным окопам, вырытым поодаль от дороги. Михаил обыскал пленного и передал командиру эскадрона какие-то бумажки. Пермяков опустился в щель. При свете электрического фонарика он перебирал захваченные документы. Ничего полезного не было, разная мелочь: квитанция об отправке посылки из России, справка об окончании курсов командиров-танкистов.
Пленный потирал озябшие руки, нервно дергал плечами. Михаил, стоя рядом с ним с автоматом в руках, наклонял голову то в одну, то в другую сторону. Ему хотелось поговорить с пленным, но запас немецких слов иссяк.
— Так. Значит, вы обер-лейтенант Заундерн, — сказал Пермяков и, возвратив документы немцу, начал допрашивать его. Пленный молчал.
— Обыщите получше, — приказал командир эскадрона.
Елизаров стащил сапоги с немца. Между верхом голенища и подкладкой был вложен лист бумаги, на которой значились одни цифры.
— Шифровка?
Немец молчал. Пермяков приказал отправить его в штаб полка.