Он долго смотрел на девушку. Много молодых казачек видел он на Дону, но такой красивой, как Вера, казалось ему, не встречал. На ее свежих щеках то появлялись, то пропадали ямочки. Михаилу даже досадно стало, что так быстро ямочки исчезали. Лоб ровный, гладкий. Темно-русые волосы выбивались из-под платка. Брови темные, густые. Губы алые, полуоткрытые… Михаил невольно нежно обнял девушку, стараясь не разбудить ее. Вера открыла глаза. Он покраснел, отвернулся. Она покачала головой, упрекнула его.
— Обнимаете?
— Холодно, Вера, — виновато отвечал он.
— Вам всем холодно: один говорит, холодно, другой…
К окопам подбежал Тахав, стоявший на посту. Глаза у него блестели, лоб сморщен. На каске торчали ветки: для маскировки.
— Грузовик идет!
Пермяков вскочил, схватил автомат, бросился к окопу, вырытому на краю леса у дороги. Может, эта машина прокладывает путь, по которому, как предполагали старшие командиры, должна пойти немецкая дивизия? Елизаров кинулся вслед за Пермяковым.
Пермяков всматривался в дорогу: заметны ли мины, поставленные казаками ночью? Нет, не заметны.
— Приготовиться к захвату грузовика, — тихо приказал комэск.
Тахав лег за пулемет, крепко вцепился в резные рукоятки. Остальные сжимали карабины, автоматы. Машина с нарастающим гулом приближалась. Пермяков негромко предупредил:
— Без моей команды не стрелять!
Михаил испытующе посмотрел на Тахава, заметил:
— Ты как-то спокойно ждешь. А я дрожу. От нетерпения!
Услышав его слова, командир эскадрона ободряюще кивнул ему головой, подумал: «Развоевался казак».
Сзади, из леса, к окопам шла Вера. На голове у нее была каска, на боку болталась сумка с красным крестом. На поясе висел пистолет в новой кобуре. Елизаров недовольно махнул ей рукой: назад, дескать, сидела бы там, в тех окопах. Вера упрямо покачала головой. Ей не хотелось быть в стороне. Ранят кого-нибудь, надо перевязать.
— Не ходите сюда! — громким шепотом встретил ее Михаил.
Вера не послушалась, подбежала и прыгнула в окоп.
Тяжело пыхтя, грузовик с кузовом, обтянутым брезентом, приблизился к окопам настолько, что Елизаров приготовил гранату.
— Не бросать! — крикнул Пермяков.
Взорвалась мина. В машине раздался многоголосый визг свиней. Из кузова потекла кровь. Шофер, подброшенный вверх, уронил голову на руль. Машина сошла с дороги. Офицер, сидевший рядом с водителем, выбросился на обочину — уцелел как-то и пополз было в лес. Елизаров подбежал, схватил офицера за воротник шинели и стал трясти. Немец вырывался.
— Хальт[6], гадюка! Стукну о пень.
Притащив пленного к окопам, Михаил бросил его на бруствер:
— Таскал, волк? Таскают и волка!
Немец крякнул, приподнялся, опираясь руками о землю.
— Куда едете? — спросил Пермяков.
Офицер интендантской службы безнадежно махнул рукой и голосом обреченного на своем языке заговорил:
— Безразлично. Все равно расстреляете.
— Ничего подобного! Мы пленных не убиваем, — возразил Пермяков по-немецки и спросил: — Какое направление у вашей дивизии?
— Ростов, Кавказ, — покорно ответил немецкий интендант.
Элвадзе, стоявший рядом с пленным, вспыхнул:
— Товарищ командир, разрешите. Я ему Кавказ покажу.
— Нельзя!
— Танки идут, танки! — крикнул Тахав.
— Свяжите и посадите пленного в окоп. Все на линию огня, — приказал Пермяков. — Вера Федоровна, а вы здесь будете.
Послышался глухой гул моторов, треск мотоциклов, лязг гусениц — немцы направлялись в Шатрищи. Совсем близко на шоссе появился танк, за ним другой, третий. Елизарову жарко стало, но уже не так, как в первом бою. Тогда он не разобрался в обстановке, теперь ему стало ясно: не пропустить колонну. Устоит эскадрон или сомнут его танки? Михаил посмотрел на Элвадзе уже без тени обиды на него, хотя ночью они из-за Веры поругались не на шутку.