— Дух времени подсказывает, — оправдывалась Гертруда. — Для обороны. Проектируется также кабинет русского языка, — подкупающим тоном сказала она. — Расходы нужно возложить на родителей в виде целевого налога.
— Изучение иностранного языка — полезное дело, — одобрительно отозвался Пермяков. — Но почему только русского? Подрастающее поколение должно знать и другие языки. Но главное не в этом. В Доме пионеров должны быть зрительный зал и сцена, технические и педагогические кабинеты, творческие и развлекательные комнаты. И все это подчинить образовательным целям. Я посоветовал бы послать представителей в Советский Союз, посмотреть, как там работают дома и дворцы пионеров. А мы с бургомистром напишем письмо, попросим помочь Дому пионеров Гендендорфа. Согласны?
— Я с благодарностью, — сказал Больце.
— Неразумно возражать против разумного, — произнесла Гертруда. — Направьте меня в Москву.
— Это пусть решит магистрат.
Вошел профессор Торрен. Потрясая в воздухе газетой, он возмущался:
— Я понимаю, когда в желтой прессе печатают подлость. Но когда в нашей газете появляется подлость, да еще за подписью коммуниста, у меня ум останавливается. A-а, и клеветница здесь, — Торрен с презрением посмотрел на Гертруду. — Что вы этим хотели сказать?
— В статье все сказано, — с невозмутимым спокойствием ответила Гертруда.
— «Длительное, упорное сопротивление политике коммунистической партии, — вслух читал Пермяков, — неприятие марксизма-ленинизма, клевета на советскую комендатуру в реакционной печати, затаенная дружба с агентом американской разведки Курцем являются красноречивым доказательством подозрительной деятельности профессора Торрена…»
— Злопыхательская статья, — положил Пермяков газету на стол. — Автор или не разобрался в идейных сдвигах профессора, или его заклятый враг.
— А я и не считаю его другом. — Гертруда резко покачала головой. — Об этом я говорила на объединенном собрании. У меня нет доверия к социал-демократам. Они боготворят идеи оппортунизма. А профессор Торрен так легко отказался от своих убеждений, что курам смешно. Погулял по улицам Бонна — и сжег мосты.
Пермякову не нравился заскок Гертруды.
— Я расцениваю действия профессора Торрена иначе, — сказал Пермяков. — Бонн открыл ему глаза. Профессор увидел правду в американизированной Германии.
Слова Пермякова совпали с мыслями Торрена.
Гертруда била в одну точку — затравить профессора Торрена, довести его до самоубийства, свалить на него убийство Курца, скомпрометировать Больце, стать руководителем партийной организации и бургомистром города. Больце считал Торрена честным немцем, но статья и слова Гертруды все же насторожили его. Не рядится ли этот профессор в тогу союзника? Надо заглянуть поглубже в его душу, обсудить на заседании партийного комитета статью о нем.
Больце посоветовался с комендантом. Пермяков не возражал вынести сочинение Гертруды на обсуждение коммунистов.
Комендант проводил друзей, а Гертруду попросил остаться. У нее мурашки побежали по спине. Не узнал ли комендант что-либо о ней в Берлине? Нет. Там никто не знает ее. Не рассказал ли милиционер о случае на базаре? А может, Эльза наболтала? Не должно быть! Эльза ничего не знает о ней. Пермяков спросил совсем о другом:
— Как работает Штривер? Закончил ли он свое изобретение?
— Засучив рукава работает. Отлично руководит конструкторским бюро завода.
В кабинет влетел Елизаров и громко сказал:
— Летит, товарищ майор, летит! Через час приземлится. Поедем на аэродром.
— Через сорок минут, — засек время Пермяков.
— Есть! — выбежал Михаил в радостном волнении.
Пермяков спросил Гертруду о смерти Курца. Она объяснила свое отношение к убийству Курца таким образом, что возвела поклеп на профессора:
— Логика подсказывает, да и чувствую, что это дело рук Торрена…
Комендант очень внимательно выслушал ее поспешные доводы и аргументы, нет они не убеждали его. У Пермякова своя логика: сложные дела решать спокойно, а торопливость приводит к ошибке. Почему произошло это событие? Как стекались обстоятельства? Слушая Гертруду, он невольно подумал: «Беспристрастно ли она обвиняет профессора»? Но никаких фактов о пристрастии Гертруды не было. Душа человека — темный лес. Темной она была и у Гертруды. Пермяков посмотрел на часы. Гертруда поняла, что надо идти. Она улыбнулась и протянула руку.
Открылась дверь. Галина Николаевна, сдерживая волнение, спросила:
— Можно войти?
Пермяков, не успев распрощаться с Гертрудой, бросился к своей долгожданной подруге.