— Как патриот земли немецкой, — нашептывал Пиц, — я снесся с нашими западными фирмами. Там ждут как весну ваше изобретение и выпустят его миллионным тиражом. Аванс прислали вам, — Пиц достал пачку денег.
— Аванс не нужен, — отказался Штривер от денег.
— Ну, пусть будет поддержка: заплатите, кому нужно, за какую-либо работу. Берите, берите.
— Пока не надо, — покачал головой Штривер.
Пиц не стал настаивать, но незаметно сунул пачку в карман плаща, висевшего на стене. «Деньги свое сделают, — мыслил Пиц, — не выбросит».
— Друг мой, выручите меня, — подводил Пиц свои сети. — Передайте этот пакет Квинту. Он здесь над вами живет. Мне тяжело подниматься…
Была темная августовская ночь. Черное небо осыпано яркими звездами. Их так много, что казалось, вот-вот посыплются на землю. Город спит. Спят даже дворники, выключив лампочки ради экономии энергии. Спят и работники комендатуры, кроме дежурного и Пермякова. Коменданту не до сна… Сколько раз говорил он о бдительности, а сам ротозейничал: искал врага в подполье, а он был под боком, сиживал с ним за одним столом. Пермяков ходил по кабинету, думал о поведении Гертруды. Он не мог простить себе, что не сумел разгадать ее повадки. А ведь они наводили на подозрение; Гертруда часто заискивала, подхалимничала, двурушничала. Надо было разведать, что это за птаха, откуда прилетела. Она же говорила, что родом из Гамбурга, а там заправляют другие хозяева. Надо было теперь самому заняться и выяснением шельмования профессора Торрена и следствием по делу Эльзы. Но разве правильно: не доверять никому, даже Елизарову? «Доверять и проверять», — сделал вывод Пермяков. Он приказал Елизарову привезти Гертруду.
Елизаров вместо преступницы привез следователя Квинта.
Капитан никогда так не возмущался, как теперь.
— Освободил этот тип Гертруду, — кивнул он на Квинта.
— На каком основании? — насторожился Пермяков.
Старый юрист, крайне исполнительный, положил свой многоместный портфель на стол, достал из него бумажку, развернул и молча передал коменданту.
— Невероятно! — изумился Пермяков. — Пошлите за бургомистром, — сказал он Елизарову и спросил следователя: — Как это случилось?
— Вчера, двадцать шестого сентября, в двадцать три часа семнадцать минут, пришел ко мне Штривер вот с этой бумагой, — с точностью начал рассказывать Квинт об освобождении Гертруды.
— Главный конструктор радиозавода? — спросил комендант и, выслушав ответ, приказал вызвать и его. — Что нового в следствии по делу Эльзы? — спросил он Квинта.
— Вызвал всех, кто носит имя Пиц и Марта. Никакого результата. Я полагаю — еще раз выскажу вам свое мнение — Курца убил профессор Торрен. Но вы не санкционировали его ареста.
Вошел Больце, сильно тряхнул руку Пермякову и Елизарову.
— Ваша подпись? — показал комендант бургомистру бумажку.
— Как будто моя, — стал читать бургомистр. — Но я этот документ не подписывал. Да разве я подпишу такое, чтоб шельму освободить? После ее ареста в городе стало спокойно: никаких зловредных слухов. Как же вы смели отпустить ее! — накинулся бургомистр на следователя.
— На основании вашей подписи, — заладил Квинт.
— Это же «липа»! — возмущался бургомистр. — Кто легко верит, тот покается. Вам должно быть известно, что без коменданта эту птицу никто не имел права освободить.
— Правильно, это мне было известно, — подтвердил Квинт. — Но мне также известно, что нельзя не повиноваться распоряжению бургомистра.
Явился Штривер. Ничего не тая, он рассказал о пакете, принесенном ему Пицем, и глубоко задумался. Кто же этот «патриот земли немецкой», суливший ему, старому специалисту, золотые горы?
— Я вам больше не нужен? — спросил Квинт коменданта.
— Мне не нужны. Но вы должны найти Гертруду и того Пица, который всучил пакет инженеру Штриверу.
Сославшись на закон и его статьи, Квинт сказал:
— Я должен задержать и господина Штривера как соучастника преступления.
— Повремените, — сказал комендант.
— Разрешите идти, — сухо сказал Квинт и вышел.
— Как же получилось, господин Штривер, что вы сослужили такую службу? — спросил Пермяков.
— Злонамеренности у меня не было и нет. Но Гертруда и Пиц — теперь я начинаю соображать — играли и на моих эмоциях, — стал он рассказывать о встречах с ними. — Помните, в вашей квартире вы задали мне урок морали?
— Это было давно.
— У меня записан тот памятный день, — полез Штривер в карман плаща за записной книжкой и вместе с ней вытащил… пачку денег. Штривер вытаращил глаза. Нить мысли оборвалась. Та самая пачка, от которой он отказался ночью?