Допрашивать Гертруду не нужно было — все ясно. Елизаров лишь напомнил ей:
— Вы хорошо знали пианистку Тильду Клейнер? А капитана Роммеля?..
У Гертруды совсем упало настроение. Она и не думала, что здесь узнают о ее прошлых проделках. Сказать правду она не хотела, а врать не было сил: опустилась не только нравственно, но и физически. Она предпочла молчать.
Елизаров продолжал:
— Можете не говорить, что вы с капитаном Роммелем до войны встречались на вечерах и обедах у Хаппа, что пианистка Гильда Клейнер назвала вас сводней за посредничество между ней и капитаном— это нас мало интересует. Нас теперь, занимает- ваша судьба. Мы намерены облегчить ее. Хотите пожить до суда дома, под надзором Любека, или предпочитаете оставаться в тюрьме?
Гертруда повернулась всем туловищем, будто шея у нее окаменела, и мутными глазами уставилась на капитана Елизарова.
— Хотя и ослабла, но ума не лишилась, чтоб предпочесть тюрьму…
Гертруду Гемлер привезли в ее квартиру. Вместе с ней в дом вошли Елизаров, Любек и понятой. Гертруда переходила из комнаты в комнату, все обнюхивала, даже солонку с солью поднесла к носу. Покопавшись в матраце, Гертруда завыла:
— Нет колец, венчальных колец!..
— Много их было, фрау? — с нарочито сердобольным тоном спросил Любек.
— Тринадцать.
— Тринадцать мужей? Чертова дюжина! — сострил Любек. — Не надо бы с последним венчаться — не было бы несчастья.
— Не смейтесь!.. — огрызнулась Гертруда, но, спохватившись, что проболталась, процедила: — Можно и без венца кольца брать, — и медальонов нет!
— Много ли было? — спросил Любек.
— Тоже тринадцать.
— Роковая цифра! — язвил Любек. — Кошмарная ошибка. Надо бы кольца — на пальцы, медальоны — на шею нанизать, и все было бы цело.
— Господин капитан, — обратилась хозяйка к Елизарову, — прикажите замолчать зубоскалу.
— Не надо расстраивать фрау Гемлер, — проговорил капитан, — у нее и так большое горе — пропала память о тринадцати любимых. Пойдемте, Любек, фрау Гемлер нужен покой.
— Удивительное дело! — развел руками Любек. — По фрау Гемлер скучает замок с решеткой, а ее оставляют дома.
Гертруда осталась одна. Она потянулась и с наслаждением прошептала: «Как хорошо в своем доме!» Не раздеваясь, она легла на кровать, но уснуть не могла: мерещились всякие кошмары, будто кто-то душил ее. Она вскрикнула, поднялась, зажгла свет — в комнате никого.
В страхе и тревоге она провела три ночи. На четвертую, перед рассветом, она услышала тихий стук в окно. На цыпочках Гертруда подошла к окну и шарахнулась в сторону — незнакомый человек. Как ни страшно, а надо узнать, кто он. Может, кто из своих «оборотней»? Решила открыть дверь, иначе сойдет с ума до утра. Вошел Пиц. Гертруда не узнала его. Бороды у него не было, белые волосы стали рыжими, брови подбриты, подкрашены.
— Неужели не узнаешь, тетя, Марта? — назвал Пиц кличку Гертруды. — Я Пиц, — шептал он.
— Нет, ты теперь по-прежнему майор Роммель — вздохнула Гертруда. — Оказывается, капитан Елизаров знает тебя.
— Ослы мы! Не могли, за столько лет убить этого Елизарова! — обозлился Пиц и начал ходить по комнате. «И как я тогда промахнулся, вместо него жену убил!» — ругал он себя, вспоминая убийство Веры.
Пиц оглядывался, с тревогой спрашивал Гертруду, почему она очутилась дома. Надзирают ли за ней? Что говорят о нем — о Пице?
— За моим домом, конечно, следят. И я удивляюсь, как тебе удалось пробраться сюда. Впрочем, они считают, что ты улизнул. Я тоже так считала, думала, ты уже в Берлине, в каком-нибудь «институте» шифровки пишешь разведчикам. Какая красота там под американским крылышком. Почему же ты оказался здесь? Почему не бежал?
— Я тут присматривал за твоим домом. Вроде не охраняют его. От шефа получил приказ— не бросать города до замены.
— Кто же заменит? Никого нет здесь из наших.
— Пришлют кого-то из Берлина, обещал мне шеф.
— А все-таки наше дело идет к закату, — проговорила Гертруда. — Ни одного порядочного немца не осталось. Все предают нас.
— Нет, не все, — со злостью прошептал Пиц. — Инженера Штривера мы запутали? Запутали. Следователь Квинт служит нам? Служит. Он и дело Курца смазал и тебя освободил…