Солдаты отвязали фляги и принялись с жадностью пить.
— Дадим и им по глоточку, — сказал Мындруц, показывая на девушек, мучимых жаждой.
— Не знаю уж как и быть. Устав запрещает.
— А сердце твое что говорит? Может быть, завтра или послезавтра они, бедняги, будут уже на том свете. Тогда замолвят там за нас доброе словечко.
Фира почувствовал, как все его тело сотрясается от неудержимой внутренней дрожи. Он пристально смотрел на Мындруца, но тот уже как будто забыл о нем и внимательно рассматривал свои белые от пыли, непарные, рваные ботинки.
Тогда сержант поднял флягу и подал знак девушкам, чтобы подошли напиться. Арестованные переглянулись, потом, шатаясь, подошли к конвоирам. Сделав несколько глотков, они вернули флягу, поблагодарили и снова присели шагах в десяти от солдат.
— Молоды еще, бедняжки, — вздохнул Мындруц.
— Да, может быть, и мужчин еще не ведали…
— Может быть.
Оба смотрели на арестованных, а те, заметив это, инстинктивно прижались друг к другу. Затем блондинка что-то сказала другой девушке, и они снова отодвинулись, приняв прежнюю напряженную позу.
— Не из трусливых, — сказал Мындруц.
— А чего им бояться? Что им известно?
— Откуда я знаю, что им известно?
Фира пытливо взглянул на солдата.
— Есть у тебя табак? — спросил Мындруц.
— Есть, — ответил сержант.
— Дай на цигарку.
— Что-то ты много дымишь.
— Многовато…
Солдаты курили молча. Время шло, а они все молчали. Так они просидели под палящими лучами солнца почти два часа. То ли от усталости, то ли от волнения Мындруц закрыл глаза, втянул голову в плечи и будто задремал. Но это только казалось — Мындруц не спал, время от времени он вздрагивал, широко открывал глаза, смотрел на девушек, потом украдкой поглядывал на сержанта. А тот полулежал на боку и в свою очередь следил за солдатом, за выражением его лица. Когда же их взгляды скрещивались, оба сразу отводили глаза в сторону, и лица их снова становились невозмутимыми.
— Сколько земли и какой хорошей земли, — сказал Мындруц после долгого молчания.
— Хорошая земля. Да жаль не обработана. Золото из нее черпать можно, — ответил Фира.
— А кому ее было обрабатывать?
— То-то и оно…
Солнце нещадно палило, а солдаты все сидели на прежнем месте, изнемогая от жары. Язык прилипал к пересохшей гортани, а они словно ждали чего-то и, чтобы не иссякло терпение, обменивались редкими малозначащими фразами.
— А у нас, поди, уже косят.
— Если есть еще кому косить…
— А женщины на что…
— Да. Тяжело им…
Они продолжали следить друг за другом, стараясь понять взгляды, подслушать мысли, и посматривали на собственные тени, которые начали удлиняться. Конвоиры были крестьянами и уже далеко не молодыми, они оба умели скрывать свои мысли, оба с трудом пытались подавить возникшую в каждом из них настороженность. Наконец после почти часового молчания Фира решился.
— Тебе известно, что я получил секретный устный приказ? — быстро и испуганно проговорил он. И тут же пожалел, что не сдержался.
Мындруц ответил не сразу. Он ломал пальцами тонкие пучки травы и внимательно рассматривал место перелома.
— Секретный? — наконец переспросил он.
— Да.
— Не знал… Теперь знаю, когда ты сказал.
Бледные от волнения конвоиры принялись сворачивать цигарки, рас- сыпая в спешке табак. Закурив, быстро переглянулись. Потом долго и тщательно собирали крупинки просыпанного табака.
Теперь Фира был убежден, что Мындруц понял все. Покончив с цигарками, они пристально посмотрели друг другу в глаза, на этот раз не стараясь избежать взгляда. Сержанту хотелось спросить: «Ну, как мы поступим?». Но начальник конвоя не мог задавать подобных вопросов. А Мындруц молчал. Наконец Фира нашел нужные слова.
— Что же ты не спросишь, что это за устный приказ?
— Может быть, и полагалось бы спросить, — тихо сказал Мындруц. — Но какая в этом нужда?
— А может, и есть нужда. Может быть, я получил указание сообщить тебе о нем?
— Не знаю, какой приказ ты получил. Ты начальник конвоя. Тебе и знать.
Мындруц тоже не дурак, подумал сержант, ни о чем не хочет знать.
Ярость овладела им. Ему захотелось наброситься на солдата с кулаками, бить его, топтать ногами. Чтобы сдержаться, он вытянулся на спине, устремив глаза в бездонное небо, и отвел душу в пространном ругательстве, адресованном самому господу богу, который породил майоров, подобных проклятому Геже, секретные приказы, умопомрачительную жару, произвел его, Фиру, в сержанты и сделал начальником конвоя.