Когда с поворота шоссе показался полустанок, Журавлев не сразу узнал знакомое место. От пристанционного дома остались одни трубы, навеса над платформой не было и в помине. Рельсы были сняты, а под насыпью, колесами вверх, беспомощный, как черепаха, перевернутая на спину, лежал маневровый маленький паровоз.
Вот здесь он в последний раз сел в вагон, чтобы никогда не возвращаться сюда, — а теперь, волею войны, он снова здесь.
За два месяца до войны он навсегда расстался с Аней. «Я его люблю, но и тебя люблю, но ты теперь все равно не поверишь, что я и тебя люблю. Да и нельзя любить двоих» — так сказала она. У нее хватило такта удержаться от «надеюсь, мы останемся друзьями». Какая уж тут дружба. А что ему оставалось сказать?
Сейчас она где-то на Волге, — больше ничего он о ней не знает...
Батальон миновал полустанок.
Все кругом было перепахано снарядами, даже телеграфные столбы сметены огнем. Вот и ласточкам сидеть негде, подумал Журавлев, а она любила ласточек.
Страшная усталость все ниже сгибала плечи людей, и все кругом было пеpенасыщено усталостью — и небо, и земля. И конские трупы в дорожных кюветах улыбались судорожной улыбкой, радуясь, что смерть стала для них отдыхом.
И мертвецы, припавшие к опаленному суглинку на подступах к вражеским окопам, казалось, запнулись на бегу от усталости и уснули, не выпуская из рук оружия, и будут спать годы, а потом снова встанут и, с корнем вырывая травы, пришившие их тела к земле, в молчаливой ярости кинутся вперед, в атаку, и полевые бесстыдно алые маки, проросшие сквозь их сердца, будут колыхаться на лоскутьях их одежд.
Но вот, вслед за Журавлевым, бойцы свернули на проселочную дорогу, потом взошли на холм. Отсюда видно было Нежданное.
Поселок был не очень сильно разрушен, многие дома уцелели. Уцелел и дом, где жила Аня. Его бревенчатая башенка, торчавшая из зелени, впервые показалась Журавлеву не такой уж некрасивой.
Журавлев обернулся к бойцам и сказал:
— Вот и Нежданное, через десять минут отдохнем. Поднажмите, ребята.
Батальон спустился с холма. У озерного пляжа работали минеры — искали мины щупами. С ними была небольшая рыжая собака, она помогала им.
Журавлев встал у обочины и спросил у минера, где лучше расположиться. Минер указал на широкую лужайку — метров за двести.
— Вон там все проверено, товарищ лейтенант, можете быть спокойны. А и устали ж вы все, видать, — вся ваша рота идет и на ходу шатается, и вы тоже.
— Подымай выше, здесь не рота, здесь батальон, — сказал кто-то из бойцов.
Другой боец спросил:
— А Шарик-то хорошо помогает вам?
— Это не Шарик, это Мушка, — ответил минер. — А помогает хорошо. С утра до ночи работает, и отдыха ей нет, как и нам.
— Ишь ты, умница, — сказал боец и погладил собаку по гладкой шерсти.
Через несколько минут Журавлев скомандовал — левое плечо вперед. Пришли!
Он оглядел батальон, и ему стало жаль какой-то светлой и гордой жалостью этих людей. Он вдруг почувствовал, как они дороги ему и близки, какими великими узами связан он с ними.
А бойцы молча свернули с дороги вправо и, тяжело перепрыгивая через канаву, вышли на прибрежный луг. Несколько мгновений они еще шли вперед, но шаг их замедлялся, угасал, и вот они молча встали, оглядываясь по сторонам, еще не веря, что теперь можно спать.
Их оглушила тишина, ослепили блики солнца, мягко плывущие по озеру, и они стояли, словно, свернув с дороги, вошли в неведомый мир, огромный и прекрасный. И блаженно-синее, древнее небо июля казалось им близким, как в детстве, когда до него можно было дотянуться рукой из колыбели и когда в мире еще не было ни смерти, ни усталости.
Потом бойцы, не глядя вниз, опустились на траву, и тихая волна сна прошла над лугом.
Сказав сержанту, чтоб тот постоял за часового, Журавлев пошел в поселок.
Он свернул с шоссе на безлюдную улицу, прошел по ней, свернул на другую — всюду было одно и то же. Безмолвные постаревшие дома глядели на него черными впадинами окон, тихо шелестели деревья за покосившимися заборами.
На углу Березовой и Центральной солоновато пахло пеплом, недавним пожаром. На каменной ступеньке перед фундаментом сгоревшего дома сидела серая кошка, грелась на солнышке. Она была уверена, что все это одно наваждение, не стоит обращать внимания; к вечеру скрипнет дверь, и ее покличут домой, а она еще будет упрямиться, не сразу пойдет.
Журавлев шел по знакомой улице, и с каждым шагом его обступало прошлое. Вот здесь он однажды перенес Аню через лужу, вот здесь он как-то раз сорвал для Ани ветку черемухи, склонившуюся через изгородь чужого сада. А вот тут Аня сказала ему: «Когда ты кончишь университет, я тебе подарю трубку. С трубкой ты будешь серьезнее, я люблю, когда ты серьезный».