Конечно, у нас имелась возможность взамен аукционной проводить конкурсную продажу, когда к покупателю предъявляются определенные требования. И в тех случаях, когда мы действительно опасались закрытия предприятия или изменения его профиля, мы так и делали. Но в больших масштабах это очень опасная вещь, потому что Россия велика и главный интерес местного чиновника — увеличить количество запретов. И чем больше этих запретов, тем больше людей, которые вынуждены будут упрашивать отменить эти запреты, в “экспериментальном порядке”. И если бы мы дали право вводить ограничения на местах, то вместо одного разумного получили бы 25 самовольных. Какие запреты пойдут на местах мы знали: не сокращать численность работающих, не снижать заработную плату, не менять профиль, обслуживать такой-то район и т. д. Попробуйте соблюдать эти требования, если вы покупаете предприятие. Да ни один сумасшедший не будет покупать на таких условиях. Разве только он знает заранее, что сумеет “договориться” с чиновником…
Поэтому мы и к конкурсам подходили довольно жестко и при ограничениях ввели наш любимый принцип: установили исчерпывающий перечень ограничений; это означало, что дополнительных запретов вводить нельзя.
На старте же 1992 года, когда все только начиналось, нам крайне важно было, чтобы первые сделки получили хороший политический резонанс. К тому же приближался съезд народных депутатов, на котором ожидалась попытка очередного свержения правительства реформ. Для нас было крайне существенно до съезда сделать что-то реальное, как бы подать некий сигнал во все регионы. И когда я понял из контактов с нижегородским губернатором Немцовым, что у него появляется конкретный проект — первый в новейшей истории России аукцион по продаже муниципальных предприятий торговли и быта, — я предпринял все усилия для того, чтобы это событие стало не рядовым коммерческим, а политическим. Мы с Гайдаром решили ехать в Нижний Новгород.
Надо сказать, что в преддверии этого события страсти накалялись достаточно сильно, противостояние оказалось не регионального, а федерального, общероссийского уровня. С бурными требованиями и резкими протестами против аукционов в Нижнем Новгороде выступил профсоюз работников торговли. Его поддержало руководство торгового ведомства. С двух фронтов они пошли на Госкомимущество с требованием запретить, отменить.
В самом Нижнем Новгороде звучали те же требования. Помнится, в местной газете публиковалось интервью с лучшим парикмахером города, которая говорила, что она остается без работы. Ее парикмахерскую, расположенную на бойком месте, новые владельцы предполагали превратить в магазин. Газета выступала с заголовком: “Где стричься будем?” И нас пугали: парикмахерские превратят в магазины, булочные в видеозалы. Как жить будем?
В ответ мы избрали политику не лобовую, а, можно сказать, коварную. Мы взяли всю нормативную документацию по приватизации, наработанную в Нижнем Новгороде, изучили стандартные претензии к ней, а затем направили на первый аукцион специальную комиссию во главе с Дмитрием Васильевым. Объявили: комиссия будет анализировать результаты первого аукциона. Короче, попытались создать впечатление, будто намерены запретить аукционы. Хотя, конечно, нам с самого начала было ясно: все, что вменялось в вину нижегородцам, абсолютно искусственно и высосано из пальца. Подлинных юридических нарушений там нет.
Помню такую деталь: по правилам требовалось предупредить коллектив о приватизации предприятия за две недели. Этого предупреждения в виде официального объявления сделано не было. Но за месяц газета опубликовала сообщение, которое с юридической точки зрения вполне можно было расценивать как объявление. Совершенно ясно, что была попытка прицепиться к формальному поводу, а не стремление следовать букве закона. Очевидно, что противостояние носило чисто политический характер, и играть следовало не по юридическим, а по политическим правилам. Комиссия отработала аргументы, которые я потом использовал при ответах на вопросы во всяких нижегородских встречах.