— Идем… — Таня попыталась вырваться. — Извини, я должна достать ключи…
У нее дрожали пальцы, ключ прыгал и не попадал в замок, наконец двери открылись, и они оказались в коридоре огромной коммунальной квартиры. Откуда-то из-за стены доносилась знакомая мелодия: «Настя, Настя, Настя-Настя-Настенька…» Шавров удивленно хмыкнул:
— Снимаешь квартиру?
— Нет, живу по ордеру. Раньше здесь обитал адвокат, присяжный поверенный…
Только теперь увидел Шавров консоли с фарфоровыми вазами и комод с инкрустациями, на котором стоял телефонный аппарат. Чистенький старичок в ермолке и бархатном халате держал в пухлой ручке микрофон и что-то бубнил. Он бросил на Шаврова заинтересованный взгляд и ехидно произнес:
— Так… Милейшая Татьяна уже открыто приводит мужчин. Прекрасно! — Он хмыкнул в трубку и добавил: — Я не тебе, Раичка. Это я здесь. Рухнул мир, разверзлись хляби! А это я тебе, дорогая.
Шавров вопросительно взглянул на Таню. Она спокойно прошла мимо старичка и начала открывать двери своей комнаты.
— Я не договорила, — произнесла она холодно. — Раньше здесь обитал присяжный поверенный, а теперь — вполне случайные люди… Заходи.
— Естественно! — подхватил старичок. — Ес-тествен-но! Стряпчего-то в расход пустили! Кому же тут жить? Его тени или нам, случайным лишенцам, так сказать? Прошлого-то нет…
— Будущего — тоже, — безжалостно проговорила Таня. — У вас — во всяком случае. Ты долго собираешься стоять на пороге? — повернулась она к Шаврову.
— Мне интересно, — заупрямился он. — Это же — новая жизнь, а я ничего про нее не знаю. А хотелось бы…
— Товарищ понимает! — обрадовался старичок. — Товарищ хочет! Товарищ за это рубал! Скольких соизволили? Не скрывайте, этим гордиться надо, а как же? — наливаясь бешеной яростью продолжал он. — Разве без порубанных и пострелянных, как об этом поется в славной бандитской песне, возможны были бы сладкие утехи под общим одеялом? Мы господина Энгельса читали. Раичка, извини, у меня здесь принципиальный разговор. — Он повесил микрофон на рычаг и придвинулся к Шаврову вплотную. — Что же вы молчите, товарищ революционный офицер? Нечего сказать?
— Кем вы были при царе? — вдруг спросил Шавров.
— Зачем вам? — растерялся старик.
Таня хлопнула дверью. Эти бесплодные баталии давно надоели ей, но она поняла, что Шаврову все это внове, и решила не понуждать. Поймет — уйдет…
— Хочу понять, за что вы ненавидите революцию, — серьезно сказал Шавров. — Мне это очень важно.
— Нет, вы только посмотрите на него! — взвизгнул старичок. — Он хочет понять! Сначала вы терроризируете лучшую часть русского народа, а потом, на его могиле вы хотите понять! Не кощунствуйте, ибо есть божий суд, наперсник вы разврата!
— Лучшая часть народа — вы?
— Я! Трижды я! Я окончил Кембридж! Я говорю на шести новых и трех древних языках! Я говорю на иврите, ни один еврей ни в Петербурге, ни в Житомире на нем не говорит, понимаете вы это, олух царя небесного? А вы даже саблей владеете — как мясник! Э-э, да что метать перед вами бисер… Вот-ще!
Мимо продефилировала дама с подносом, на котором дымился кофейник. Она остановилась и поджала губы:
— Анастасий Гурьевич, не тратьте нервов. Этот человек ниже вас, — и величественно вплыла в одну из комнат.
— Ладно, — сказал Шавров. — Скажу вам так: вы не понимаете и не принимаете действительность справа…
— А вы — слева. Ха-ха-ха…
— Да, я сейчас понял это. И мне стало стыдно. В отличие от вас. Так что если мне придется убить вас — я сделаю это спокойно. — Он вошел в комнату.
Она была прямоугольная, длинная, как вагон. В двух высоких и узких окнах ржаво краснели крыши соседних домов.
— Наверное, здесь жила прислуга? — спросил Шавров.
— Не нравится? — усмехнулась Таня. — Здесь сушили белье.
— Скажи… Так живут все, кто делал революцию и — дрался на фронте?
— У нас нет уравниловки.
— А хоромы вы даете по уму или по должности?
— Мы стремимся к совпадению того и другого.
— И часто совпадает?
— В будущем будет совпадать чаще. Мне кажется, ты не понимаешь ситуации…
— Я усвоил арифметику революции: человечество станет свободным только через диктатуру пролетариата. Диктатура же есть безжалостное и бескомпромиссное подавление всего того, что мешает новой жизни. А то, что я увидел за эти дни, свидетельствует о другом: идет переоценка ценностей.
— Идет политический и экономический компромисс, без которого власть не удержать. Не подавлять надо, а выискивать потенциальных помощников, постарайся понять… И не сверкай глазами. Эти люди знают и умеют больше нас. И мы должны не третировать их, а учиться у них.