— Документы…
— Извольте… — офицер протянул сложенную вчетверо бумажку.
Старший неторопливо развернул ее, тщательно разгладил и долго вчитывался.
— Из лагеря? — наконец спросил он. — За что сидели?
— Я был отправлен в лагерь «до окончания гражданской войны». Так было сформулировано в постановлении, которое — мне дали прочитать.
— За что? — настойчиво повторил старший.
— Превентивно, — усмехнулся офицер. — Мне не доверяли. Как социально-чуждому элементу.
— Улыбаться нечему, — старший вернул бумагу. — У вас? — повернулся он к старику.
— Я советский служащий, товарищ… — старик протянул удостоверение. — Это моя племянница. Мы едем… В связи со смертью ее отца, некоторым образом, моего брата… По делам наследства, если вам угодно знать…
— А он? — резко мотнул головой в сторону офицера старший патруля.
— Это… Это, видите ли, жених моей племянницы… Да! Ее отец, а мой брат благословил перед… Перед смертью этот брак, а я, Божьей милостью, все доведу до конца!
— Можете следовать, — откозырял старший и добавил, кривя улыбку: — Однако жаль…
— Что? Что, собственно? — нервно вскрикнул старик.
— Такая хорошая девушка, — сказал старший. — И за такого… Не пожалеть бы вам. — Патрульные направились к Шаврову. Всматриваясь в узкое пространство, образовавшееся между их основательными, широкими фигурами, Шавров увидел всю «белогвардейскую компанию», как мысленно окрестил он старика и его спутников, бегом удаляющихся в сторону перрона.
— Напугали вы их. — Шавров протянул старшему свои документы.
— За что орден?
— Было дело… — махнул рукой Шавров. Рассказывать почему-то не захотелось. — Как в Москве? Что хорошего?
Старший свернул справку о демобилизации, сказал с горечью:
— Что тебе сказать? Была революция, была гражданская, а теперь — нэп. Так что, товарищ Шавров, начинай новую жизнь. Мирную. Так-то вот…
— Нэп… — повторил Шавров. — Сокращение какое-то?
— Сокращение, — кивнул старший. — Всего хорошего сокращение. И увеличение. Всего плохого.
— Так нельзя, — вмешался второй патрульный. — Нэп есть временное отступление при сохранении командных…
— Заткнись, — огрызнулся старший и, бросив в угол рта папироску, продолжал: — Голод видел?
— Испытывал… — пожал плечами Шавров.
— Тогда все удавишь правильно, не как этот… — повел он глазами в сторону второго патрульного. — Нэп — это когда одни голодают, а другие — обожрались. Большевик?
— С октября девятнадцатого.
— А я — с июня восемнадцатого! И я не понимаю, за что мы клали свои жизни, если теперь снова десять тысяч наступили на горло миллионам! Бывай, краском. Смотри глупостей не наделай, нынче многие наши не выдерживают. — Он засмеялся: — Приходят на Тверскую к Елисеевскому, смотрят на витрины, а там… — он развел руки в сторону, — как при Николае Втором, Кровавом… Ну и — маузер из кобуры, крик — «за что боролись» — и пулю в висок… Так-то вот… — Патрульные откозыряли и ушли.
Звон станционного колокола отвлек Шаврова от размышлений. Нужно было спешить.
К его изумлению, никакой толчеи у Петроградского состава не было. Как в добрые времена, у подножек топтались чинные проводники в новенькой униформе, носильщики в ослепительно-белых фартуках несли чьи-то роскошные чемоданы. Проводник проверил билет, скользнул по шинели и ордену колючим взглядом и, возвращая билет, высокомерно процедил:
— Ваше-с четвертое-с… В паре с пожилым спокойным господином поедете… Так что — попра-ашу…
— Чего попросишь?
— Да уж сделайте милость, не беспокойте-с пассажира, — нахально осклабился проводник. — И вообще — вам бы, «то-оварищ», в третий, ну, в крайности — во второй класс пройти… Там — ваши. Там вам сподручнее будет. Да и нам — спокойнее…
— А если я тебя сейчас пристрелю?
— Да ну? — удивился проводник и показал свисток. — Милиция теперь вашего брата с большим плезиром в каталажку сует. Слишком уж вас много. Так что не пужайте, ваше… как вас там называть теперь… «Благородием» вроде бы и не с руки…
Шавров прошел по длинному коридору, на полу которого распласталась тщательно вычищенная дорожка, и потянул золоченую рукоять купе. Вместо ожидаемого «спокойного господина», только что обещанного контрой-проводником, он увидел недавних знакомцев: офицера и девушку.
— Простите… — Шавров приложил руку к козырьку буденовки, — я, кажется, ошибся. — Он попятился, но девушка остановила его: