— Ваше высочество! Я никого не нашёл в вашей антикаморе и потому взял на себя смелость пройти дальше. О, я, кажется, помешал.
— Нисколько, герцог. Мы с Маврушкой и так собрались уходить. Вы можете спокойно и без помех толковать с вашей невестой.
— Благодарю вас, принцесса Элизабет. Вы всегда так снисходительны, что я просто не нахожу слов признательности.
— Да что уж, свои люди. Без пяти минут родственники. Пошли мы, сестрица.
— Ваше высочество, после всех разыгравшихся ужасов мне показалось несколько неуместным такое поспешение с нашим обручением. Хотя, с другой стороны, я счастлив, что этот миг наконец-то наступит. Ожидание слишком затянулось.
— Я не очень понимаю, о каких ужасах вы говорите, герцог. Вершить правосудие — одна из обязанностей монарха, и он осуществляет её, когда находит нужным. Это не может касаться обстоятельств царственной семьи.
— Но я намеревался задать вам совсем иной вопрос, ваше высочество. Изменившиеся обстоятельства, по всей вероятности, не могут не сказаться на последней воле вашего родителя.
— Но мой родитель и государь жив, и говорить о его последней воле неуместно.
— Напротив, для монарха это всегда уместно. Тем более что содержание завещания наверняка изменится.
— Я не знаю содержания уже существующего.
— Разве оно не предполагало передачу престола императрице Екатерине?
— Не знаю.
— Но чему же тогда могла служить её коронация?
— Мне не кажется разумным высказывать вслух свои догадки или какие бы то ни было соображения. Они наверняка окажутся далеки от истины.
— Но разве вы не можете прямо задать вопрос вашему родителю?
— Я не стану этого делать. Достаточно того, что государь обладает полной свободой решения.
— Вы имеете в виду «Правду воли монаршьей», подписанную в 1722 году. Но ведь для её осуществления не было необходимости короновать императрицу. Государь явно имел в виду что-то иное, каких-то иных наследников.
— Я понимаю вашу любознательность в этом вопросе, герцог, но, к сожалению, не сумею её удовлетворить.
— В момент подписания указа у его императорского величества было не так много кандидатур.
— Но почему же? Это и его внук — царевич Пётр Алексеевич. Ему тогда исполнилось семь лет. Был жив его собственный сын, Пётр Петрович младший — царевича не стало в октябре следующего года. Наконец, это мы с цесаревной Елизаветой, наша младшая сестра Наталья Петровна и внучка императора — царевна Наталья Алексеевна, уже вышедшая из младенческого возраста — ей исполнилось восемь лет.
— Боже, какая бесконечная литания женских имён! Ваше высочество, нам необходимо, совершенно необходимо узнать мысли императора. И по возможности — до обручения.
— Государыня цесаревна! О, Господи, страх какой! Анна Петровна!
— Чего расшумелась, Маврушка? И потом, перестань меня называть цесаревной. Сама знаешь, как матушка стала гневаться за этот титул. Мол, не мой он, так нечего и людей с толку сбивать. Герцогиня, и весь разговор.
— Да Бог с ней, с герцогиней! Цесаревной ты на веки вечные останешься. Российской — не то что Голштинской.
— Маврушка! Рассердить меня хочешь?
— Ну, не буду, не буду, коль такой твой приказ. Ты лучше, цесаревна, послушай, о чём во дворце-то толкуют.
— Опять!
— Да нет здесь никого. Одни мы, одни! Иначе нетто с новостью такой к тебе бы побежала.
— С какой?
— Уж не знаю, с какого конца начинать. Помнишь ли, Анна Петровна, как скончалась принцесса Шарлотта-София?
— Что тут помнить! Родила великого князя Петра Алексеевича — родильной горячкой и сгорела.
— Дней-то после родов сколько прошло?
— Недели полторы, помнится.
— То-то и оно — полторы! А какого дохтура ни спроси, каждый скажет: родильной горячке срок всего несколько дней.
— Откуда мне знать. Да и ты вроде у нас ещё не рожала, а уж от докторов сведений понабралась.
— Да не я, не я, государыня цесаревна. Слухом земля полнится. От мамок всяких и доведалась: больно долго принцесса в горячке горела. Антонов огонь[18] — он ведь спуску не даёт. Едва успел прикинуться, уже нет человека. А тут промедление такое...
— И что же?
— Да уж ты не погневайся, разреши мне тебе ещё один вопрос задать: ты-то сама была ли в те дни у принцессы?
18
Гангрена, название получила от повальной смертоносной рожи XI в., которую исцеляли мощи Святого Антония.