— Иоанновне? И она приняла?
— Чего ж не принять, когда конь как из сказки, а она сама в конях толк знает. Кто видел, сказывают, обомлела герцогиня наша да и растаяла. Согласилась уважить просьбу Биронову, чтобы ему вместе с представителями дворянства курляндского ехать государыню родительницу с восшествием на престол поздравлять.
— Только ради этого и тратился?
— Только! Ты, Аннушка, на его расчёт иначе взгляни. Верил, что ко двору придётся. Крепко верил. Только осечка вышла. Герцогиня-то послать его согласилась, а дворяне курляндские принять Бирона в делегацию свою наотрез отказались. Мол, и безродный-то он, и будто бы убил кого в драке, что пришлось ему из студентов университета в Курляндию бежать.
— Выходит, зря кавалер потратился.
— Помолчи, помолчи, Маврушка. Рассказа мне не порти. Скорая какая! Договорить не успеешь, непременно своё словечко вставит.
— Молчу, молчу, государыня цесаревна Елизавета Петровна.
— Вот и молчи. Кавалер Бирон сам по себе одновременно с курляндцами приехал и, вообрази себе, сестрица, государыне какую-то там цидульку от герцогини передал.
— Ну и упрямец!
— Так оно и есть. И даже в око государыне родительнице впал. Очень милостиво она с ним обошлась, да только на отсечь Левенвольд с Александром Данилычем кинулись. Так что пришлось кавалеру несолоно хлебавши в Митаву возвращаться.
— Елизавета Петровна, цесаревна моя ненаглядная, разреши непутёвой Маврушке хоть словечко вставить. Ведь не утерплю, как Бог свят, не утерплю!
— Говори, говори, Маврушка, иначе захвораешь от нетерпения.
— Так и есть, Анна Петровна. Не забылся Бирон в Петербурге-то. Государыня велела Петру Михайловичу Бестужеву, чтоб он — никто другой! — лошадей ей подобрал. И имя запомнила, а там уж как Господь даст. Может, и потанцуете ещё с кавалером на куртагах-то.
Ветер над заледенелыми колеями. Ветер на раскатанных поворотах. Ветер в порывах острого мёрзлого снега. И одинокая фигура, согнувшаяся под суконной полостью саней.
Быстрей, ещё быстрей! Без ночлегов, без роздыха, с едой на ходу как придётся. Пока перепрягают клубящихся мутным паром лошадей.
«Объявитель сего курьер Прокофий Матюшкин, что объявит указом Её Императорского Величества, и то вам исполнить без прекословия и о том обще с ним в Кабинет Её Императорского Величества письменно рапортовать, и чтоб это было тайно, дабы другие никто не ведали. Подписал кабинет-секретарь Алексей Макаров».
Что предстояло делать, знал на память — кто бы рискнул доверить действительно важные дела бумаге! А вот с чьей помощью, этого не знал и он сам, личный курьер недавно оказавшейся на престоле государыни Екатерины Алексеевны.
Секретная инструкция предписывала начиная с Ладоги в направлении Архангельска высматривать обоз: четыре подводы, урядник, двое солдат-преображенцев и поклажа — ящик «с некоторыми вещьми».
О том, чтобы разминуться, пропустить, не узнать, — не могло быть и речи. Такой промах немыслим для доверенного лица императрицы, к тому же из той знатной семьи, которая особыми заслугами вскоре добьётся графского титула. И появится дворец в Москве, кареты с гербами, лучшие художники для семейных портретов, а пока только бы не уснуть, не забыться и... уберечь тайну.
В шестидесяти вёрстах от Каргополя — они! Преображенцы не расположены к объяснениям. Их ждёт Петербург, и тоже как можно скорее. Всякие разговоры в пути строжайше запрещены. Но невнятно, не для посторонних ушей, сказанная фраза. Вынутый и тут же спрятанный полотняный пакет. И обоз сворачивает к крайнему строению первой же деревни — то ли рига, то ли овин. Запираются ворота. Зажигаются свечи. Топор поддевает одну доску ящика, другую. Совсем нелегко преображенцам подчиниться приказу Прокофия Матюшкина, но на пакете, показанном урядником, стояло: «Указ Её Императорского Величества из Кабинета обретающемуся обер-офицеру при мёртвом теле монаха Федосия»[20].
В грубо сколоченном ящике — холст скрывал густой слой залившей щели смолы, — под видом «некоторых вещей» преображенцы спешно везли в столицу труп. Матюшкину предстояло произвести самый тщательный осмотр — нет ли на трупе повреждений и язв. Иначе — можно ли его представить на всеобщее обозрение.
Но доверие даже к курьеру не было полным. Кабинет требовал, чтобы результаты осмотра подтвердили своими подписями все присутствовавшие. При том же неверном свете свечи. На передке брошенной хозяевами замызганной осенней ещё грязью телеге.
20
Т. е. архиепископ Феодосий, позволивший себе публично и весьма неодобрительно высказаться об Екатерине I. Он был замурован в подземную тюрьму в монастыре под Архангельском и в феврале 1726 г. умер без покаяния.