— Но это все мелочи, либхен. Не будем их касаться. Я о другом. Не слышала ли ты разговоров, что при дворе появился беглый монах?
— Монах при дворе? О, государыня, но как бы он выглядел среди вашей свиты? Если только не был переодетым. Но и тогда кто бы его допустил во дворец?
— Нет, нет, я неправильно тебя спросила, либхен. Не в самом дворце, но где-то около, в Петербурге, во всяком случае. У него странное имя, или он называет себя им — Хризолог.
— И что же он делает в Петербурге? Предсказывает судьбы или толкует предзнаменования?
— Не может быть, чтобы ты ничего о нём не слышала! Ты просто хочешь скрыть это от меня. Но, либхен, это касается не только твоей матери, но и нас с тобой обеих.
— У вас нет оснований меня в чём-либо подозревать, государыня.
— О, я не подозреваю, либхен, вовсе нет. Ты просто можешь не понимать, как важен этот Хри-зо-лог. Он хочет видеть великого князя и ищет путей встречи с ним.
— Но это же полнейшая нелепость. Великий князь мальчишка, ни в чём не проявляющий зрелости ума. Видеться с ним? Монаху? С таким странным именем. Может быть, это просто сумасшедший бродяга?
— Аньхен, мне кажется, ты разыгрываешь меня, и зря. Монах объявил по секрету, что должен передать великому князю привет и письмо — ты только подумай! — его австрийской тётки-императрицы. Каково!
— Если это соответствует действительности, над этим можно было бы подумать. Если...
— Если! Боже, либхен, как ты невыносима со своими холодными рассуждениями! Неужели тебе не понятно, что австрийский двор думает о царевиче Петре Алексеевиче как о наследнике престола?
— И что же из того? Они имеют для этого все основания.
— Да, но на престоле сижу я. Я, либхен, твоя мать! И я не собираюсь его уступать какому-то внуку покойного мужа.
— Но разве об этом идёт речь? Почему это не может быть простой жест родственного внимания.
— А почему не дипломатическим путём? Александр Данилович сказал, что это должен был делать австрийский посланник. Слышишь?
— Но почему, государыня, вы спрашиваете меня, когда у вас есть такой опытный советник, как светлейший князь?
— О, ты дуешься на Александра Данилыча. И напрасно! Он очень заботится о вас с Лизанькой и чтит память покойного государя.
— Государыня, сейчас слишком ранний час, чтобы обсуждать достоинства и недостатки князя Меншикова. И мне решительно нечего сказать о бродячем монахе.
— О, ты сегодня не в настроении, либхен, и тем не менее тебе придётся оказать мне большую услугу.
— Вы всегда мажете распоряжаться, государыня.
— О, Господи, только не так официально! Либхен, ты знаешь языки, на которых изъясняется монах, и я хочу, чтобы ты сама послушала его объяснения. Ты же знаешь, государь никому, решительно никому не вправе доверять. Все переводчики относятся к Александру Данилычу и, конечно, скажут только то, что ему угодно. О, не думай, что этого потребует от них светлейший! Это они сами, на свой разум, захотят угодить ему. Я же хочу знать правду, насколько опасен этот такой несимпатичный мальчик, которого приходится терпеть.
— Терпеть, государыня? Но вы же сами назначили его своим наследником. Такова была ваша воля.
— Нисколько не моя воля, Аньхен, конечно, не моя, а обстоятельств. С ними решительно ничего нельзя было поделать.
— Я не вправе спросить, какие именно обстоятельства, государыня?
— А я и не смогла бы тебе их полностью объяснить. Но Александр Данилович в них полностью разобрался. Если хочешь, я попрошу его всё объяснить снова тебе.
— Нет, государыня! Нет! Я не хочу никаких объяснений, и увольте меня от разговоров с князем Меншиковым. Для меня он злой дух батюшки и всего нашего семейства. Вы не позволите мне теперь откланяться, государыня?
— Пожалуй. Но ты и впрямь ничего не слыхала о монахе?
Не чаяла от государыни родительницы вырваться. Никогда, кажется, такой испуганной не видала. Лицо пятнами алыми. Руки платочек рвут. В глаза смотрит, да так пристально, будто мысли прочесть хочет. На немецком говорит да на двери оглядывается.
В покоях Лизанька притаилась. Дождалась пока двери затворю.
— Что, Аньхен, что?
— Не пойму, сестрица. О монахе каком-то государыня расспрашивала только что не с пристрастием. В толк не возьму...
— О Хризологе. А почему тебя, Аньхен?
— Так ты и имя его знаешь, сестрица?
— Как не знать. Все придворные шепчутся.
— Как же я-то не знала?
— Ты! Да ты, сестрица, акромя книжек своих ничего ни видеть, ни слышать не хочешь. Все о Хризологе толкуют.