Знал, знал граф, что не стала бы тогда супругой его герцога старшая цесаревна. Что разговор о троне вёл с ней покойный государь. И ничего бы тогда Голштинии не выиграть. Вот и устроил всё с избранием матушки. Помог её убедить, чтобы обвенчать нас быстрее. За то и ордена удостоился Андрея Первозванного.
Задним числом подумать, всё предусмотрел Бассевич, как есть всё. Он подсказал, чтобы венчаться нам в Троицкой церкви на Петербургской стороне. В глаза никому не лезть. Тишком да тайком. А герцога незамедлительно членом Верховного Тайного совета сделали. Чужой-чужой, а к самым секретным государственным делам допущенный. При государыне родительнице Карл и не думал из России уезжать. Со слов Бассевича полагал, здесь ему легче будет выгодными дипломатическими действиями управлять.
Ему управлять! Господи! Разве что попугаем от Бассевича заученные слова повторять. Государыни родительницы не стало, так и им с Бассевичем конец наступил. Теперь-то во времени оглянувшись, всё понимаешь.
Перед отъездом понесла я. Сынок в Петербурге жизнь свою начал. Сколько мы с ним в Голштинии прожили? Всего-то восемь месяцев. Сынок на свет голштинцем пришёл, а родительница его...
— Маврушка...
— Что, государыня цесаревна, что, ваше высочество? Тут я, тут.
— Маврушка, герцога позови.
— Что-то ты, Анна Петровна? Аль соскучилась по богоданному? Сейчас кликнуть велю. Сей час!
Долго искали. По костюму видно — на конной прогулке был... Растерянный весь.
— Вам лучше, герцогиня? Вы сегодня...
— Попросите принести нашего сына, герцог.
— Не вредно ли это для Карла-Петера может быть? У постели больной.
— Прикажите принести сына. Я хочу его благословить.
— Благословить? Вы...
— Я ухожу, герцог, и хочу... проститься... с сыном... и с вами.
— Не надо, Аньхен, Бога ради, не надо. Доктор сказал, ещё есть надежда. И он обещал применить новые средства. За ними уже послали. Не надо прощаться, Аньхен...
— Может быть поздно, Карл. Навсегда поздно. Я не хочу, чтобы... мой сын... остался... без материнского... благословения. Так нельзя... нельзя, Карл...
— Я понимаю. Я всё понимаю, либлинг. Сейчас. Кто там?
— Не беспокойся, не беспокойся, цесаревна, принесла я твоего ангельчика. Он спал. Крепко спал. Вот видишь, и теперь не очень-то проснулся. Ты уж его... Аннушка... свет ты мой ясный... Аннушка!
— А теперь вы, герцог. И не надо плакать. У меня к вам просьба... единственная... она для меня... важнее всего...
— Я слушаю вас, Аньхен, и что бы вы ни попросили...
— Спасибо... похоронить... меня похоронить… не надо здесь... в Петербурге... рядом с батюшкой...
— Но так нельзя, Аньхен. Герцогиня Голштинская должна покоиться рядом с членами голштинской фамилии. Так было заведено испокон веков. Тем более вы мать наследного герцога.
— Я подумала... обо всём подумала, герцог... Вам незачем будет тратить время для моего погребения здесь. А для сына — для наследника российского престола...
— Боже, она потеряла сознание. Доктор! Доктор, вы должны! Слава Богу, вы здесь, Бассевич. Скажите же, скажите им! Герцогиня должна прийти в сознание. Я должен её убедить...
— Вовсе нет, мой герцог. Герцогиню ни в чём не надо убеждать. Её желание вполне совпадает с интересами Голштинии. Для нашего наследника прах матери в царской усыпальнице Петербурга будет прекрасным подтверждением его прав. Вы можете со спокойным сердцем обещать герцогине выполнить её последнюю волю. Доктор, герцогиня может прийти в сознание?
— Затрудняюсь ответить, граф. Герцогиня в агонии.
— Тогда мы с вами можем выйти, мой герцог.
— Маврушка...
— Очнулась, очнулась, моя ласонька.
— Маврушка, в Петербург...
ЭПИЛОГ
Императрица! Теперь-то уж и опасаться нечего: императрица! Анна Иоанновна, наследница государя Иоанна Алексеевича! Сказалось матушкино благословение. Из трёх царевен её, её одну дворяне выбрали. Хоть и не знали толком, глядеть никогда не глядели, а расчислили: ей быть императрицей Всея Руси, всего великого государства. Ничем рук не связали. О самодержавии сами просили, как о милости величайшей. Вот и Бирона с собой привезла — как Долгорукие ни грозились. Привезла с полным почётом. Ни от кого не скрываясь. Матушка государыня о нём ещё и знать не могла, а о Петре Михайлыче Бестужеве-Рюмине, слава тебе Господи, слух не дошёл. Сестёр за своеволие да распутство корила — не её. Её, нелюбимую, благословила. Костенеющими губами прошептала: быть тебе, Аннушка, на престоле, тебе одной... Откуда бы узнала?