— Послов сегодня, что ли, принимать надоть? Аудиенции прощальные давать?
— Таков порядок, ваше величество.
— Значит, и Бестужеву.
— Обоим братьям — и Михаилу, и Алексею.
— Михаила потом приму. Зови-ка Алексея ко мне, да поживее.
— Они все дожидаются в аванкамере.
— Вот и ладно. Зови да один на один меня с ним оставь, Бирон.
— Ваше императорское величество, при прощальном приёме посла полагается...
— Полагается тебе одно — делать, как я велю. Оставить нас одних!
— Ваше императорское величество! Счастливое и долгожданное восшествие ваше на праотеческий престол наполнило несказанной радостью сердца всего нашего бесконечно преданного вам семейства, а особливо моё и троих сыновей моих, коим милостиво согласились вы стать крёстной матерью. Примите, ваше императорское величество...
— Ладно, Алексей Петрович, комплимент твой наперёд знаю. Протоколу придворному тебя не учить — учёный. Говорить ты ловок, только времени тебя слушать нет. Дело у меня к тебе.
— Жизнь моя принадлежит вам, государыня, вы можете располагать ею по своему усмотрению.
— Службой своей доволен ли?
— Буду стараться, сколько скромные силы мои позволят, быть полезным вашему императорскому величеству, однако не скрою, мысль о возвращении в отечество и уходе со службы дипломатической, посольской, с вступлением вашего величества на престол стала единым моим помышлением.
— В Петербург, што ли, захотел вернуться?
— Лишь бы быть поблизости от обожаемой монархини.
— То-то не больно тебе в Митаве жилось — всё искал, на что бы двор герцогини курляндской сменить.
— Не я, государыня, но воля родителя моего и императора Петра Алексеевича.
— Да я не с тем, чтобы старое ворошить. Не до него сейчас, а службу сослужить, преданность свою доказать случай есть. Только запомни, Алексей Петрович, дело тут такое, что промеж нами двумя остаться должно: я не говорила — ты не слышал.
— Ваше величество!
— А ты погоди. Сам напросился, сам и ответ держи, только чтоб без увёрток. О завещании императрицы Катерины Алексеевны что знаешь?
— В каком смысле, ваше императорское величество?
— Значит, знаешь. Докладывали мне, как сестрица твоя преосвященным Феодосием интересовалась, справки всякие собирала. Поди, для всего семейства вашего бестужевского. А что в том завещании, от которого что Федос, что Макаров отреклись, знаешь? О последней воле дяденьки Петра Алексеевича? Молчишь. Да нет, можешь и не знать. А вот насчёт Катерины Алексеевны? Знаешь!. Молчи не молчи, всё равно знаешь.
— Великая государыня! Разрешите справедливость восстановить! Как с тем мириться, чтобы человек без роду и племени, силою случая вознесённый на императорский престол, венцом государей российских распоряжался? Где это видано, чтобы законных наследников в своей последней воле обошёл и над правами их священными надругался!
— Погоди, погоди, Алексей Петрович, чтой-то не пойму я...
— Не следует такому документу быть! Тем паче не следует ему в чужих краях находиться, от чего только замешательства, пагубные для Российской державы, последовать могут.
— Это ты о том, что герцог Голштинский в Киль завещание Катерины Алексеевны увёз?! Так что ж ты надумал?
— Ваше величество, это вам и только вам следует распоряжаться судьбой сего незаконного и поносного для державы нашей документа.
— Куда бы лучше! А ты не забыл, что он в Киле, что неутешный супруг в бозе почившей цесаревны Анны Петровны, герцогини Голштинской, в столице своей документ пуще глаз бережёт?
— Так не под подушкой же в опочивальне собственной. Хоть и на подушку способ найдётся. А тут ведь городской архив.
— Тем паче.
— Не может быть, чтобы вашему величеству не был любопытен ни один из документов, хранящихся в этом архиве. Может, справка, отписка, которую ваше величество поручит мне срочно сделать для некой государственной надобности. Герцогу не с руки будет отказать.
— Думаешь, получиться может?
— Лишь бы, ваше величество, внутри архива оказаться.
— Но ежели что...