— Да уж, они, видно, постарались.
— Для этого и не нужно было никаких стараний. Я готова была забыть об этой женщине, если бы вы мне писали, если бы вы, как обычно, сразу по приезде приехали ко мне. Но ничего этого не случилось.
— Это моё дело. Когда ты начала торг с посланником?
— Торг с посланником? Вы несправедливы, ваше величество. Я просто сказала господину Кайзерлингу, что, возможно, отвечу на его чувство, если... если увижу, что лишилась своего места в вашем сердце.
— Вот так вот? Если уйду с этой государевой службы, перейду на другую? Только-то и всего?
— Да, господин Кайзерлинг с радостью согласился ждать решения моей судьбы. У него не было никаких претензий.
— Ещё бы! У него претензии, коли соглашается на такое дело!
— Я ничего не держала в тайне. Я посоветовалась с родителями и сестрой, представила им своё положение, если вы обратите внимание на другую избранницу, и они признали мою правоту.
— Да сердце-то у тебя было иль нет?
— Сердце? Я столько лет ждала вас. Я была настолько наивна, что думала, всё дело в вашей супруге. Но от супруги вы избавились, а моё положение осталось тем же. Вы делали всяческие намёки о перемене моей судьбы, и снова вы ничего не сделали. Я не стала богатой, не получила ни поместий, ни титула. У меня по-прежнему нет официального положения при вашем дворе. Кто я, вы не хотите ответить на этот вопрос? Не можете? Тогда в чём вы меня упрекаете? Какую вину на мне видите? Я была вам верна столько лет. Чем же вы отплатили мне за мою верность?
— Значит, в цене не столковались.
— И конец наших отношений — каким он станет? Вы не можете меня отправить в монастырь, как вашу супругу. Я даже не ваша подданная. Господин Кайзерлинг мне объяснил, что я совершенно свободна и вольна делать, что мне заблагорассудится. Я предпочла брак сомнительному положению и я...
— А вот и ничего ты не можешь. Много тебе посланник разъяснил! Больше ты его не увидишь. Никогда! Будешь сидеть в доме, со двора ни ногой!
— Вы не можете меня арестовать!
— Могу и арестую! В кирху тоже больше ходить не будешь. Чтобы все окна в доме были завешены. Гостей не принимать. Родне отказать.
— Вы сошли с ума, государь!
— Может быть, но государь здесь один я!
Его величество государь Московский быстр на решения, скор на ногу. Александр Меншиков ему под стать. Примчался к купцу Ван Балену, на хозяина и внимания не обратил. Шуба нараспашку. Голова без шапки. Снег с ботфортов и то отряхивать не стал.
— Где Де Брюин?
— Ещё не выходил из своего покоя. Завтракать не изволил.
— Звать! Звать немедля!
— Вы ко мне, ваше превосходительство?
— К вам, господин художник. Собирайтесь! Едем к царице Прасковье Фёдоровне в Измайлово.
Краски, кисти, всё, что для работы требуется, с собой берите.
— Для какой работы, ваше сиятельство, чтобы мне не ошибиться с выбором материалов?
— Портреты маленькие требуются трёх принцесс.
— Вы хотите, чтобы я сегодня начал первый из них?
— Как начал? Государь хочет, чтобы все три были за день готовы. Времени у нас нет, надо послу передать, который в Вену едет. Не ждать же ему, покуда вы соберётесь.
— Но, ваше сиятельство, я не говорю о самой работе — краска должна просохнуть, а это потребует нескольких недель.
— Вы шутите, господин художник! Не нам, и не вам нарушать государеву волю. И не будем тратить времени на пустые препирательства. Лошади у крыльца — едем.
Над Новодевичьим монастырём облака кипят. Тёмные. Словно изморозью опушённые. Июль в разгаре. Ночи светлые. Душистые. Небо высокое. Лёгкое. Заря с зарей уж не сходятся, а всё равно во втором часу ночи день занимается. А тут облака...
Мать-привратница загляделась. Не захочешь, крестным знамением себя осенишь: к чему бы? От келейки царевниной послушница бежит. Запыхалась вся. К покоям матери-настоятельницы свернула. В дверь застучала. Дробь по всей округе отозвалась.
Не иначе случилось что. Опять стучит. Видно, заспали в покоях.
— К матери-настоятельнице мне скореича... к матери-настоятельнице.
— Переполоху не устраивай. Входи, входи, Анфиса. Что у тебя?
— О, Господи, царевна посхимленья требует.