— Ах, вот что! О матери, значит, вспоминает!
— Уймись, государь. Господа Бога ради, уймись. Заповеди наши забыл? Чти отца своего и матерь свою, и да благо будет ти на земли. Державу свою по разумению своему переделывать можешь, заповедей Господних никто тебе переписывать не даст. Преступить их ради воли своей государской собрался? Знаешь ли, какая смута, раздор и разорение на всей твоей земле начнётся? Должен царевич о матери каждодневно вспоминать, молиться за неё должен.
— А я сказал, не должен! Хочет моим наследником стать, память о Евдокии всякую стереть обязан, иначе нет ему здесь пути-дороги. Никакой. Его счастье, что слова противного мне не сказал. С первого слова согласился восприемником от купели стать.
— Кого? Полюбовницы отцовской?
— Хватит, Князь-Кесарь! Из себя собрался меня вывести?
— А мне всё равно, великий государь. Одно знаю, кроме Ромодановского, никто тебе правды не скажет. И рта мне из-за своей же пользы не затыкай.
— Ладно, кончай.
— Кончать? Так вот я о Екатерине Алексеевне[12], государыне царевне. Ей-то каково твою полюбовницу из купели принимать, подумал? Ты новокрещённой дорожишь, твоё дело. А для всех? Для пребывающей в девичестве царевны каково это? Вся челядь иначе, как блудной девкой, твою полюбовницу не называет. Зачем же старшую сестрицу свою так бесчестишь?
Или ты с Милославскими счёты сводишь? Не так, государь, такое дело делать надобно, не так. И полюбовниц никаких сюда привязывать не след.
— Разговорился ты! Не иначе к непогоде. Наболтал с три короба. А теперь я скажу. Много лет ты со мной, Князь-Кесарь, а всё в расчётах моих разобраться не можешь.
— Скажешь, государь, и здесь расчёты государственные?
— Марта о крещении первая заговорила. Я и подумал: после такого Анне Ивановне рассчитывать не на что.
— Всё об Анне...
— Погоди, Фёдор Юрьевич. Анна Анной. Ты и то в расчёт возьми, тринадцать лет мы с ней в любви и согласии прожили. Не шутка.
— В грехе и согласии греховном.
— Пусть греховном. Но тем же надо было и Евдокии показать, что ждать ей нечего и воду мутить незачем.
— Да что тут мутить, коли пострижена она.
— Э, там! Постриг всегда насильственным признать можно. Думаешь, до меня слухи об её братце бунташном не доходят? Будто все кругом воды в рот набрали? Не набрали! Вон как боярство московское его слушает, хороводы вокруг него водит.
— Так и укоротил бы его, государь.
— Укоротил, говоришь. Совет хороший, да не с руки мне со всей Москвой из-за одной Евдокии воевать. Не стоит того одна постылая жена. Нешто примеров таких в прошлом не бывало?
— Бывало, бывало, только и там хвастаться было нечем что Василию III Ивановичу, что сынку его Ивану Васильевичу Грозному, что внуку, царевичу Ивану Ивановичу.
— Иные времена, Фёдор Юрьевич. А с Екатериной Алексеевной вот что тебе скажу. Никогда она супротив матушки и меня не выступала. Всегда от сестёр особняком держалась. Одна у неё радость — покои свои украшать да чем богаче да чуднее, тем лучше. Её бы воля, все живописцы Оружейной палаты у неё бы одной трудились рук не покладая.
— Да ведь она только что сестрицу Софью Алексеевну земле предала.
— Сам знаешь, и не подумала. Опять в сторонке держалась. Одна царевна Марья Алексеевна убивалась по Софье — тут и сомнений нет. А Екатерина Алексеевна снова доказала мне свою верность: не только крёстной согласилась стать — имя своё крестнице пожаловала. Вот и родилась из Марты Екатерина по крёстному отцу царевичу — Алексеевна. И кончили разговор. Обсуждать тут нечего.
— Мало было шведов, так ещё и стрельцы проклятые подоспели. Просчитался. Теперь-то понимал — просчитался. Тех, что в 1682-м в Кремле московском бунтовали, казалось, куда дальше — в Астрахань отправил. Туда же и тех, что в 1698-м за Софьей пошли.
Много набралось бунтовщиков. Не утерпели. Тридцатого июля, в ночь на Иоанна Воина, в набат ударили. Вместе с горожанами на воевод набросились. Всех порешили. А там и за полковников взялись. Начальных людей никого не пропустили. Три сотни голов полетели. Не нужен им царь Пётр Алексеевич. Антихристом — иначе не называли. Себя — вольницей русской. На Москву стали собираться.
Усмирять? Чьими руками? Армию брать с иноземными военачальниками, бунт расплескается ещё шире. Свой нужен. Чтобы знал, где силой взять, где договориться, когда и подкупить.
12
Дочь царя Алексея Михайловича и Марии Ильиничны Милославской, сводная сестра Петра I и царевны Натальи Алексеевны.