— Кто приехать позволил? Вольничаете тут, Макаров. Ладно, зови. Только на будущее, чтобы таких визитов у меня не было.
— Постараюсь, ваше величество. Но государыня в большом расстройстве, так что...
— Что, впрочем, ничего не значит. А, невестушка! Что это решила ни свет, ни заря в гости ехать? Дела неотложные?
— Прости за вольность, Бога ради прости, государь. О Анне я, Пётр Алексеевич. Ведь ревёт белугой.
И в самом деле: ни тебе царевна, ни тебе мужнина жена. Ничего не скажешь, не повезло девке.
— Мне не повезло, Прасковья Фёдоровна. Мне и державе Российской. Герцога жаль, дел наших и того больше.
— Анне-то нашей что делать прикажешь? Куда её теперь?
— Не твоя забота, невестушка. Герцогине Курляндской ни в Петербурге, ни в Измайлове твоём не место. У неё свои владения есть — там ей и жить отныне.
— Ой, что ты, государь, одной-то? Да что ей делать-то там? Кругом немцы. Ни одной души знакомой.
— Не причитай, невестушка, нужды нет. Штат герцогине составим — не велик труд. Человека опытного пришлём, чтоб делами её занимался. У герцога покойного имения там остались — управлять ими надобно.
— Да нешто Аннушка справится? Смилуйся, государь!
— А ей и справляться нечего. За неё всё делаться будет. Ума поднаберётся, может, и сама делами заниматься станет.
— Где ей, государь, в осьмнадцать-то лет?
— Постареть успеет.
— Успеть-то, известно, успеет. А с мужем-то как, государь?
— С каким мужем? Вдовствующая она герцогиня, вдовствующей и останется.
— Что же это до скончания века, государь?
— А ты скольких лет, невестушка, овдовела?
— Тридцати двух, государь. Уж свой бабий век отжила.
— Считай, такая у тебя судьба, а у дочери иная. Пока Анна Иоанновна вдовствующей герцогиней будет, дотоле и сидеть в Курляндии на своих владениях право имеет. Да ты не убивайся, Прасковьюшка, вот Гаврила Иванович наш расстарается, глядишь, и жениха какого Анне сыщет, чтобы права и земли с выгодой для державы нашей соединить.
— А если, государь, в монастырь Аннушка захочет — и такое случиться может.
— В монастырь? С ума она спятила, что ли? Не будет ей никакого монастыря. Гаврила Иванович, прикинул ты, кого бы в Курляндию герцогскими владениями распоряжаться послать?
— Подумать ещё, ваше величество, надобно, крепко подумать.
— Подумай, канцлер. А ты, Прасковьюшка, ступай. Герцогиня твоя герцогиней и останется. Что-то сдаётся мне, плакать по ней ты не больно станешь. Ступай.
— Думается мне, ваше величество, приезжать герцогине в Петербург надобно не по-родственному — по правилам иноземных государей.
— И то верно. Всё невестке растолкуешь. Она хоть и повсхлипывает, а сообразит. Так и Анна лучше себя держать станет.
— Ну, Гаврила Иванович, все дела, кажись, перерешили, обо всём с тобой столковались, пора и честь знать. Время позднее.
— Государь, тут ещё одно...
— Что ещё? До завтра не потерпит?
— Потерпеть может, государь, но это просительница и давненько дожидается.
— Где дожидается? Кто?
— В карете.
— Да ты почём знаешь?
— Сам ей присоветовал: глаза не мозолить, а в случае чего незаметно и отъехать.
— Скажи, тайны какие. Ну, Гаврила Иванович, никак ты в дела амурные какие на старости лет ввязался.
— Я-то нет, а вот помочь и впрямь согласился.
— Да о ком речь?
— О госпоже Монс.
— Что-о-о?! Это у тебя в карете госпожа Монс сидит?
— Так и есть, ваше величество. Очень уж просит аудиенции у вас. А без посредника решительности не найдёт. Опасается.
— Что ей нужно?
— Ничего не говорила, ваше величество.
— Плакала?
— Не видал я что-то, чтобы Анна Ивановна когда слёзы лила. Нрав не тот.
— Изменилась? Сильно?
— Изменилась? На словах не расскажешь. А, кажется, красоты былой не потеряла.
— Отошли прочь — не о чем мне с ней говорить. Хотя... Зови. Так проще будет.
От неожиданности кровь в голову ударила. Все годы вроде бы рядом, в одном городе, а как за каменной стеной. Весточки единой о себе не подала. Прошения какого. И все молчали — гневу царского боялись. Да если по совести, какой гнев — обида одна. Горьчайшая. И по сей час на зубах скрипит, полынным настоем горло перехватывает.
— Госпожа Монс, ваше величество.
— Ступай, Макаров. Больше ты мне не понадобишься.