Среди мольбертов, красок, вороха рисунков он не находил душевного покоя, предпочитая размышлять о книгах. Хотя и книги требовали немалых душевных усилий, а задуманные огромные гравюры, сопровождавшие рассказ о путешествии через Московию, утомили. Да он никогда толком и не любил гравюры.
Всё чаще в памяти вставала терраса на горе, словно взлетевшая в небо над этой странной Москвой. Приветливые говорливые люди. И темноглазая почти суровая женщина, сказавшая ему неожиданные слова о том, что он может остаться, и не будучи штатным художником. Просто её гостем. Может, он не понял смысла сказанного?
Резиденция одного из его близких друзей и почитателей Давида фон Моллема под Утрехтом, которую он выбрал для жизни, чем-то напоминала подмосковное Воробьёво, а графиня — русскую принцессу.
— Вы написали превосходную книгу, метр Де Брюин!
— Вы безмерно снисходительны, ваше высочество.
— Нисколько. Мне казалось, что может быть занимательнее путешествия по египетской пустыне, остаткам империй древних. Пирамиды, Малая Азия, Эллада, пути крестоносцев. Вы описали их с такой живостью и изобразили с такой убедительностью. Читая вашу первую книгу, я сам почувствовал себя крестоносцем, странствующим рыцарем, пилигримом, наконец. Но на этот раз вы превзошли себя. Персия, Индия, тёплые океаны, а главное — Московское государство. Это совершенно сказочный мир, к тому же мир, в который рано или поздно нам предстоит войти. Россия, верьте мне, всё громче будет заявлять о себе в делах Европы. Эхо её отношений с турками и шведами не может не отдаваться и на наших северных берегах. Вы давно задумали это русское путешествие, метр?
— О, нет, ваше высочество, всё определил случай. Всего лишь случай.
— По всей вероятности, любопытный?
— В высшей степени.
— Расскажите же, Де Брюин. Моя супруга великая охотница до увлекательных историй. Но и я не откажусь узнать новые подробности о северной державе.
— Мне остаётся лишь повиноваться. После выхода моей книги, которую вы изволили так незаслуженно высоко оценить, я направился в Лондон. Речь шла о её переводе. К тому же мне давно хотелось навестить моего друга художника Георга Кнеллера, чьё имя, может быть, достигло и слуха вашего высочества. Георгу посчастливилось угадать вкус многих коронованных особ, и ему едва хватает времени на все те заказы, которыми его удостаивают. Портрет — это истинное искусство, как бы ни отзывались о нём члены высокочтимых академий.
— Вас так заинтересовало мастерство вашего друга? Но вы сами в совершенстве владеете им. Ваши портреты прелестны, и вы много их пишете.
— Мне придётся открыть перед вами свой маленький секрет, графиня. Я никогда не располагал достаточными средствами для столь дальних и необычных, как вы изволили сказать, странствий. И потому я не расставался с кистями и красками. В каждом городе, куда мне доводилось попадать, я предлагал свои услуги портретиста. Обычно они охотно принимались, и вместе с необходимыми средствами доставляли ещё и покровительство высоких заказчиков, что в чужой стране было тем более ценно. Удача не оставляла меня, и хотя мои портреты были небольшими по размеру, в дальних краях они пользовались успехом. Кнеллер — другое дело. Он мастер подлинно парадных портретов, и в Европе имеет мало себе равных.
— Метр, я разгадала и вторую часть вашей тайны: вы приехали к Кнеллеру, чтобы он написал ваш портрет. Вы доверяли ему, не правда ли? Теперь припоминаю: гравюра вашего портрета была исполнена по его оригиналу.
— Вы вдвойне льстите мне, графиня, сохранив в памяти и гравюру, и даже автора оригинала.
— Вы, кажется, ждёте нового комплимента, де Брюин. Ведь именно эта гравюра разошлась по Европе с вашим милым прозвищем: «Прекрасный Адонис». Кто из ваших собратьев по перу и кисти мог бы похвастать таким именем?
— Молодость, всего только молодость, графиня, и бесконечная снисходительность окружающих. Но то, что было преувеличением в своё время, превратилось и вовсе в насмешку спустя пятнадцать лет.
— Как всякая женщина, дорогая, вы отдаёте предпочтение внешним качествам перед внутренними. Между тем метра Де Брюина повсюду знают как «Летучего голландца». Но продолжайте же ваш рассказ. Мы все внимание.
— Итак, Кнеллер действительно взялся за мой портрет. Мой издатель хотел непременно его видеть выгравированным, считая, что это будет способствовать успеху книги.
В мастерской всегда толпилось множество народу. Мой друг убрал её с большим вкусом, так что она скорее напоминала салон, располагавший к долгим беседам, чтению и даже музицированию. Он не пропускал ни одной книжной новинки, тем более газеты. Все они лежали на столах. Известные музыканты были его частыми гостями, облегчая заказчикам скучный труд позирования.