Оленька там стояла, как Золушка, с корзиночкой в руках. Дарья Семеновна побежала ей навстречу, повторяя про себя: «Как некстати, некстати!» И с каждым «некстати» лицо ее делалось все радушнее.
— Я не пойду, — упиралась Оленька. — Неловко! У вас гости. Я просто вам грибов принесла. Вот — возьмите!
Дарья Семеновна привела ее за руку, чуть ли не силой пихнула за стол.
— Это Оленька, — представила девушку, — местная, из деревни. Предлагаю мужчинам за ней ухаживать, потому что она стесняется.
Виктор Афанасьевич тут же налил в чашку коньяка, а свою рюмку протянул новой гостье, спросил солидно:
— Ольга… простите не знаю вашего отчества?
— Просто Оля.
Смущение ее было наигранным, она с любопытством разглядывала незнакомых людей. По Мише скользнула быстрой улыбкой, кивнула Юрию Андреевичу. С ним в эту секунду случился как бы легкий шок. «Что это? Кто это? — подумал он. — Зачем и откуда тут эта девушка?» Что–то она ему напоминала, какую–то давнюю боль шевельнула. Он не сообразил сразу — что именно. А она напомнила ему сестренку, которая умерла не дожив до шестнадцати годков, сразу после войны. Настеньку! Та тоже смотрела на все вокруг с важным сосредоточенным удовольствием, с готовностью все понять, если ей объяснят по–хорошему. Так точно торчали ее бровки, тоненькие на белом–белом лице, к вискам. Один случай Юрий Андреевич неожиданно восстановил в памяти с предельной отчетливостью. Настенька в начале войны ходила иногда торговать семечками на Павелецком базаре. Семечки в качестве гостинца привез им еще осенью родственник из Молдавии — два мешка. Еды в ту пору было уже не густо, а ртов в семье девятеро, считая и взрослых, и Юру, который околачивал пороги военкоматов, доказывая, что он необходим в действующих частях. За семечки платили хорошо, тогда это была не забава, самая настоящая еда, полезнейшее и питательное подсолнечное масло.
Однажды отец — майор — прислал с оказией домой посылку, и в ней, кроме прочего, оказалось две бутылки водки. Настенька пошла с ними на рынок. Это тоже был ходовой товар, один из самых выгодных. Мать уговаривала Юру проводить сестренку, но он считал ниже своего достоинства появляться на рынке, пусть даже сопровождающим. Какой сволочью он был, представить мерзко! Кичился своим книжным благородством в то время, как его меньший братик, десятилетний Степушка, шнырял по столовым и булочным и выпрашивал у военных людей хлебные корочки. Не выпрашивал — заходил в булочную; сиротливо простаивал часы у прилавка. Мужчины без расспросов понимали, зачем стоит тут худенький мальчик. Степушка возвращался домой с полной пазухой хлебных половинок и четвертушек. И он, подлец, жрал этот Степушкин хлеб наравне со всеми, не подавился. Зато проводить сестренку на рынок постеснялся. Готовился совершать подвиги. Настенька одна пошла, что ей. Она любила торговать. Но одно дело — семечки, другое — водка. Покупатель разный… Подошел к девочке дядька в ватнике: «Чего у тебя?» Она показала горлышки. «Салом возьмешь?» — «Возьму». — «Пойдем в подъезд, здесь секут». Она пошла, доверчивая, как одуванчик. Самая доверчивая в семье Кремневых, в семье строгой, неласковой. Пошла. Дядька довел ее до первого пустынного переулка, вырвал бутылки, на всякий случай саданул кулаком по белокурой головке и удрал с легкой добычей. Настенька, очнувшись, спрашивала у наклонившихся к ней женщин: «Вы сало не видели? Тут дяденька сало должен был мне оставить. Не видели?» Она не верила в зло, хотя, конечно, сталкивалась с ним часто. Она верила, что все комсомольцы — это Зои Космодемьянские и Саши Матросовы, но все только дожидались своего подвига. Чудное дело. Возраст ее пристального знакомства с действительностью выпал на войну, и ее она тоже до конца не осознала. Ее мозг был устроен иначе, не как у большинства. Ей одинаково нравилось торговать семечками и лазить на крышу, сбрасывать зажигательные бомбы. Ее наградили медалью «За оборону Москвы». В сорок шестом году Настенька умерла, сгорела за три месяца от скоротечной чахотки. На руках у мамы и трех стариков. Дед рассказывал, как она до самого легкого прощального вздоха всех утешала и успокаивала. «Мне совсем не больно, мама! Я поправлюсь, что вы! Не смейте думать».
Пришедшая в сад девушка и двигалась точно как Настенька, вскидывая высоко острые коленки, и голову наклоняла вперед таким образом, словно собиралась к чему–то ей одной видимому прикоснуться губами. Поразительно.
Юрий Андреевич впопыхах махнул полную рюмку коньяка и скривился, запыхал открытым ртом. Она, незнакомая девушка, мгновенно пришла ему на помощь. Сунула в руку половинку помидора.
— Сок! Пососите сок, — смеялась и не смеялась, сочувствовала и журила. Как равная, близкая, взрослая. «Что со мной? — трезво и зло подумал Кремнев. — Ничего нет. Показалось. Успокойся и не будь смешным хотя бы перед собственным сыном».