Он поцеловал руку Дарье Семеновне, потрепал Мишу по плечу. Оленьке галантно сказал:
— Мадмуазель, надеюсь мы еще увидимся.
— Надеюсь! — ответила Оленька. Нет, не просты нынешние юные ткачихи. Запросто флиртуют с директорами НИИ.
Юрий Андреевич проводил гостя до половины дороги, до бугра, который возвышался примерно между их участками. Они шли, дружески болтая о всякой чепухе. Виктор Афанасьевич сообщил, что в августе собирается в отпуск в Юрмалу со всей семьей. Посудачили о неустойчивости погоды в Прибалтике. Оказывается, у директора в Риге жил родной брат, какой–то исполкомовский деятель. Говорить обоим не хотелось, устали, но и молчать было неловко. Обед их не сблизил и не отдалил. Они остались каждый на своем месте.
Прекрасные вокруг лежали сады, огромные, ароматные, перечерченные заборчиками и утыканные разноцветными домиками. Хорошо тут дышалось, зелени много, лес вдали, синяя шапка неба, горячее солнце. Бугор, до которого они дошли, нависал над искусственным небольшим прудом. Здесь купались мальчишки, и фанатики–рыболовы выуживали мальков, используя для этой цели самые модерновые бамбуковые удилища.
Здесь они постояли, полюбовались барахтающимися детьми. Посредине пруда покачивалась пустая, наполовину затонувшая резиновая лодка. В нее ребята швыряли с берега комья земли.
— Инстинкт, — заметил скорбно Юрий Андреевич. — Страшный детский инстинкт — разрушать, топить, делать больно.
— Телячий возраст. Первая проверка сил, только и всего… Великие цивилизации, как правило, начинались с опустошительных войн. Но я согласен — это печально.
Мерзликин уже раскланивался, уже пожал руку Юрию Андреевичу, и помедлил, и сказал:
— Чудно… Я подумал сейчас. У Карнаухова–то дачи нет. Не завел, не понадобилось. Чудно! У нас вот есть дачи, а у него нет… Ведь он выходец из крестьян. А дачки не завел, не захотел. Я ему предлагал в свое время, отказался. Земля же все–таки. Неужели его к ней не тянет? Потомка землепашцев.
Кремнев целый день ждал чего–нибудь в этом роде, был готов, имел в запасе и возражения и тон, но директор все–таки застал его врасплох. Ударил. Поэтому Юрий Андреевич сорвался, неприлично взвизгнул:
— Ну при чем тут это? При чем? Дачки, тяга к земле. Я понимаю, вам муторно. Вы пришли ко мне по–человечески поговорить. При чем тут Карнаухов? Неужели я вам должен объяснять, что такое интересы производства? Вам, директору! И уж объяснял, пришлось. Ну пожалейте вы меня в конце концов, Виктор Афанасьевич! Не делайте из меня злодея. Совестно мне вам повторять… Он заслуженный, бескорыстный, но отстал. От–стал! Время никого не ждет. Дачу, пожалуйста, я готов ему уступить свою. Пожалуйста… Простите, не сдержался!
Директор смеялся.
— Не знал, что вы такой горячий… Ну–ну, все образуется. Это я так, к слову. Дачи у него нет, я же не обманываю. Старая гвардия, дорогой Юрий Андреевич. Вы поищите у молодых, у пятидесятилетних. У кого нет дачи или машины? А у него нет и, думаю, не будет… Старую великолепную гвардию провожаем. Вот все, что я хотел сказать… Ступайте, ступайте, вас там заждались.
Юрий Андреевич смотрел ему вслед. Директор нес груз годов бодро, шагал размашисто, как в строю, легко перепрыгивал рытвины разбитой колеи. В нем тлел заряд неизрасходованности. Случайно директорами не становятся. Во всяком случае сила нужна немалая и напор.
«Но всегда ли это сила ума? — думал Кремнев. — Скорее это вообще не сила ума, а какой–то сплав. Я его в себе не имею, я другой. Что это вообще такое — энергия, благодаря которой директор даже в минуту крайней усталости восприимчив, многогранно восприимчив, вертится ужом, скользит и не падает? Той ямы, где я сломаю шею, он может и не заметить. Что это? Виктор Афанасьевич старше Карнаухова, а вот поди ж ты, как идет. Догони попробуй!»
Зависти не было в тревожных мыслях Юрия Андреевича. Он восхищался по–своему, сумрачно и с вызовом.
Вернувшись, застал дачную идиллию. Попыхивал, закипая, чайник. Дарья Семеновна, Миша и Оленька с азартом резались в подкидного дурака. Но уже ничто не шевельнулось в душе Кремнева. Мгновение миновало. Оленька была просто Оленька, милая смешливая девчушка, пытающаяся вести себя с достоинством светской дамы. Миша изучал ее затуманенными коньяком глазами и тоже, кажется, с кем–то путал, судя по тому, что, случайно касаясь ее руки, он вздрагивал и неприлично хихикал. Дарья Семеновна, раскинув над юной парочкой крылья, поощрительно жмурилась. Кремнев подождал, пока она останется в дураках, затем велел Мише следовать за собой. Он отвел его к сарайчику с инструментами.