Троица Албуров-Наганов-Ляскин определяла «движ» вокруг Навального, периодически подключалась еще и Любовь Соболь. Но она всегда была в чём-то антропофобкой, социопаткой и ей было достаточно сложно участвовать во всем этом. Соболь выглядела девочкой-отличницей, закончившей МГУ, которая влюблена в Алексея и пытается эту любовь амортизировать в деятельность. Тогда она казалась чертовски перспективным расследователем, политиком, думалось, что на ней одной всё держится в Фонде, что она — некий интеллектуальный центр около Алексея. Потом я понял, что Соболь — действительно очень неплохой человек, но она, конечно, не была никаким интеллектуальным центром, она была лишь традиционным активистом, которого Алексей так и не решился «отбрить». Потом, уже после мэрской кампании, случатся моменты, когда от Любови Соболь попытаются избавиться: её будут занижать и она потеряет все свои котировки. Но она останется с Алексеем. Мне кажется, это вообще последний человек в мире, который предаст Навального. В этом плане у нее есть моральный стержень, которого нет у других. Для Соболь весь «движ» — это личная война, за Алексеем она пойдет в огонь и воду. Это безусловно верный, въедливый и очень идейный человек, просто ее идейность не политическая, а личностная.
Остальные люди вокруг — маленькие оппозиционные чиновнички из ФБК или ближайшие партнёры Навального. Владимир Милов, экс-лидер партии «Демократический выбор», хоть и находился в орбите у Алексея, был менее заметен. Ильи Яшина из «Солидарности» и ПАРНАСа тогда и в помине не было. Сама «тусовочка» считала Яшина вечным мальчиком оппозиции, который будет вести свои кампании где-то под Немцовым, и всерьёз рассчитывать на него не стоит. Возможно, этот «мальчик в тельняшке» где-то и присутствовал, но чтобы его можно было заметить, надо было хорошенько присмотреться к тому месту, где он мог стоять.
Вот такой получилась моя поездка в Киров, мои первые эмоции и впечатления, многие из которых впоследствии подтверждались. Это был втягивающий момент, момент, когда я определился, что нужно быть с Алексеем, и тут будет развиваться новая политическая вселенная. Несмотря на странности и пафос его команды, я уже многое стал понимать. И мне это нравилось, черт побери!
Глава 3. Несколько слов о старых временах
Алексей Навальный во время Кировского процесса стал объединительной фигурой. Многие в оппозиции ранее относились к нему с предубеждением, считали его агентом Кремля или уж очень «фашиствующим» или просто испытывали к нему обычный человеческий скепсис. Таких, кстати, всегда было очень много. Нельзя сказать, что Алексей стал лидером оппозиции из-за своих человеческих качеств или политической платформы. Он скорее был эмоциональным символом по принципу «на безрыбье и рак рыба». Старая оппозиция относились к Алексею сочувственно, но это была солидарность по анти-государственному принципу. Есть, мол, человек, против которого возбуждено дело, и процесс грозит ему длительным заключением, что может сломать ему всю политическую судьбу. На волне этого понимания и жалости многие оппозиционеры зарыли топор войны и стали устраивать вылазки в Киров. Многие, правда, ездили за хайпом, благо возможностей пообщаться с журналистами было хоть отбавляй.
Тогда, как, впрочем, и сейчас, оппозиция представляла собой закрытый мирок, где сформировались непонятные простому обывателю традиции. Но вся оппозиция давала понять «новооглашенным» адептам, что здесь есть возможности, есть способы реализоваться, найти тот свободный от обрыдлого офиса мир, который так всех манил. Для молодых искателей это была золотая жила. И конечно, всех грела общая мечта, которая тогда ещё не называлась «прекрасной Россией будущего». В те дни все были бОльшими реалистами, но все равно хотелось менять страну к лучшему. Люди чувствовали свои силы, навыки и понимали, что нужно дерзать.
Это была эпоха романтизма для поколения, которое только открыло для себя политику, пока мы ещё не искупались в грязи и интригах. Старшие товарищи нас, бывало, тогда пугали за рюмкой чая, что мы оцениваем оппозиционный мир сквозь розовые очки, и здесь очень много тайных течений. Но мы шли с широко закрытыми глазами, и не было никаких печальных размышлений.