Мадам Пинс не проснулась, когда студентка оставила на столе формуляр и тихонько юркнула из библиотеки. Сегодня она надела мягкие ботинки на шнуровке, потому передвигалась почти бесшумно, медленно ступая по шершавому камню.
Грейнджер лишь хотела немного потянуть время, чтобы наверняка ни с кем не встретиться, а потому, решила добраться до башни длинным путём. По дороге ей попались несколько третьекурсников, которых она быстро отправила в спальни, грозясь снять баллы с факультета. В замке становилось все прохладнее, особенно вечером, и девушка сжимала плечи, ёжась от сквозняков. Гриффиндорка как раз поворачивала на свой этаж, заканчивая ночной променад, как вдруг услышала тихие переговоры.
Сначала Гермиона подумала, что ей показалось, и она приняла шепотки с портретов за чью-то беседу, но остановившись и прислушавшись, поняла, что действительно слышит чей-то разговор. Она развернулась и заглянула в коридор, который только что прошла мимо, собираясь отправить в спальню очередных загулявших студентов. Шепотки резко прекратились, исчезая в приглушенном свете от одинокого факела. Теперь было не ясно, откуда они доносились. Сегодня обход делал Дин Томас, и она не обязана была преследовать нарушителей, но гипертрофированное чувство ответственности и долга взыграли в ней, и девушка сделала шаг в темноту, готовая произнести «Люмос».
Но когда в пламенном свете вдруг мелькнула рыжая шевелюра, она застыла, как вкопанная, до боли прикусив язык.
Рон?
Гермиона прижалась к стене, отчего-то испугавшись собственного однокурсника и по совместительству бывшего парня. Странное чувство тревоги защипало за щеки, и девушка даже замедлила дыхание, боясь быть застигнутой. Ничего странного, так почему её так потряхивает? В конце концов, они с Гарри могут возвращаться из Хогсмида и этой дорогой.
Ох, лучше выйти и поздороваться, прежде, чем они дойдут до неё и поймут, что она здесь пряталась.
В тот же момент слегка успокоившаяся гриффиндорка услышала звонкий и влажный звук, заставивший сжаться грудную клетку. Голые каменные стены хорошо работали в роли отражателей, и ей не нужно было услышать его снова, чтобы понять, что происходит. Она чуть оттолкнулась от стены и осторожно заглянула в коридор.
Возле кабинета, где хранились старые учебники, под тем же факелом самозабвенно целовалась парочка старшекурсников. И это не огонь играл в чужих волосах, заставляя их казаться рыжеватыми. Она бы узнала эту высокую фигуру, растрепанную шевелюру и широкие плечи даже в полной темноте. Рон всем телом прижимал к стене длинноволосую брюнетку, которая зарывалась пальцами в огненные волосы и поддавалась к нему навстречу. Хватило и секунды, чтобы заметить, как он держит её лицо в своих ладонях, как поглаживает большим пальцем скулу и как прижимает её свободной рукой за талию. Гермиона вновь откинулась спиной к холодной стене, прижимая ледяную ладонь ко рту. Она услышала тихий смех и еще один звук разорванного поцелуя, который заставил и так уже сжатое в пружину нутро съёжиться еще сильнее. Она сделала несколько тихих шагов, мысленно благодаря ботинки за мягкую подошву, и, оказавшись в знакомом коридоре, бросилась наутёк.
Просто бежала по лестницам мимо кабинетов и портретов, не понимая, что за странные звуки её преследуют. Оступившись на одной из лестниц, она резко остановилась и обессиленно опустилась на каменную поверхность, осознав, наконец, что странными звуками были её собственные всхлипы.
Выбросить из головы. Выбросить, забыть, растворить.
Но гадкое сознание услужливо стало подкидывать ничего не значащие ранее воспоминания, словно вырванные книжные листы. Рон целовал Падму Патил. Не было никаких сомнений. В голове, словно колдография, вспыхнула картинка, как они сидели за обедом в Большом Зале, и Падма прошла мимо, ласково сжав плечо Уизли. Она сказала что-то про контрольную и Гермиона не обратила никакого внимания на этот жест. А вот они стоят втроём во внутреннем дворе и о чем-то болтают, но стоит приблизиться старосте, как взгляды тут же начинают метаться по замку и стенам, а темноволосая девушка поспешно уходит. Гермиона ничего не заметила.
Она хотела остановить этот поток флэшбеков, но ничего не могла с собой поделать. Образ за образом, снова и снова. Квиддич. Разгромная игра с Пуффендуем. Она стоит чуть в стороне со всеми остальными болельщиками, готовая встретить ребят с поля. Гарри держит за талию Джинни, попутно принимая рукопожатия от сокурсников. Рон обнимается с сестрой, потом с Чжоу, обхватывает за талию Падму и чуть приподнимает её. И что такого, Когтевран ведь всегда поддерживал Гриффиндор? Или она никогда этого не замечала, потому что парни прежде всего стискивали в объятиях её саму?
Его долгие взгляды в сторону когтевранского стола, отрешённость, прогулки по замку перед самым отбоем, странная улыбка, которую она иногда замечала, эта непонятная дружба Джинни с сёстрами Патил…
Хватит…
Поцелуй в коридоре.
Хватит!
Она будто стояла под огромным колоколом и глохла от жутких ударов его языка. Снова и снова. По ушам, по глазам, по всему телу…
Глупая, глупая Гермиона.
Просто недалёкая дура.
Вовсе не своё разбитое сердце прятал от неё Рон. Он не зализывал раны, и не боролся с выдуманной ей же самой депрессией. Не мучился от бессонницы, и его не съедало давящее чувство одиночества. Вовсе нет. Он всего лишь наслаждался жаркими поцелуями со своей новой девушкой, вечно пряча от глупенькой бывшей виноватое лицо. Ох, неужели это всего лишь чувство вины заставило его и Гарри вломиться в спалью слизеринцев дабы проявить невиданную заботу о подруге? О подруге, которую они бросили, занимаясь своими делами. Или, скорее уж, своими телами. Гарри знал, и Джинни знала. Не могли не знать. Слишком часто она видела их вместе, слишком часто на лицах читалась неловкость, а глаза друзей блуждали друг по другу в немых вопросах, не задерживаясь на ней самой ни на секунду. Но куда уж там Гермионе замечать подобное, она ведь верная подруга, понимающая, лишний раз не лезущая в душу, и не требующая к себе внимания. Вечно боящаяся сделать что-нибудь не так. Её проблемы ведь всегда где-то на втором плане. Да и какие у неё могут быть проблемы, контрольная по травологии? Брось, Грейнджер, в твоей постели по ночам бывают лишь книги и научные свитки, о чем ты здесь толкуешь?
Сидя на прохладном камне, она чувствовала себя деревом. Огромным деревом, что раскинуло гигантскую крону, одетую в яркую листву. И оно стояло посреди голых братьев, шепчущихся вокруг этого глупого дуба, и царапающих острыми ветками нежную кору. Они еще осенью сбросили свои листья и уже давно потешались над ней. Единственной, кто так и не понял, что зима уже началась.
Ей было послано столько знаков, столько раз очевидная картина разворачивалась прямо перед её лицом, а она так ничего и не поняла. А теперь идёт снег, заживо съедая беззащитные листья.
Как можно быть такой умной и такой глупой одновременно?
«Дура-Грейнджер», как сказал однажды Малфой. Как же он был прав. Смотрел в самую суть своими холодными глазами.
Тяжело дышать. Глупые слёзы, она ведь не хотела их. С чего бы ей плакать? Но они душат, сжимая грудную клетку, заставляя рёбра сворачиваться внутрь. Сворачиваться и пробивать в груди зияющую дыру.
Там осталось место для ещё одной, да неужели?
Не человек, а поле для гольфа.
Хочется опустить голову в воду, чтобы только не чувствовать эту тупую слабость. Не ощущать, горячие полосы на своих щеках. Она не должна плакать.
Её не должно это волновать. Но почему дышать всё тяжелее?
Куда, куда подевалась грейнджерская гордость со своим вздёрнутым подбородком и нескончаемой уверенностью в себе?
Голову в воду. Да. Ванная старост. Сейчас же. Плевать на отбой, плевать на баллы, плевать на Гарри и Рона. Голову в воду и прочь все мысли. Очиститься. Отмыться от гадкого поцелуя, свидетелем которого ей невольно пришлось стать. Смыть его из глаз. Оторвать вместе с веками. Выдрать из глазниц, если придётся.