Гермиона, не стесняясь, подпевала солисту, иногда отпускала руль и поднимала руки к небу, подставляла лицо ветру и высовывалась из-за лобового стекла. Она как-то устало облокачивалась на свою дверь с опущенным до самого конца стеклом. Она ничего не говорила, только пела эти странные песни, покачиваясь в такт музыке на своём сидении. Малфой смотрел на дорогу, сжимал до боли ручку двери, косился на Грейнджер и молился Мерлину, чтобы они не умерли в этом куске железа на колёсах. Он готовился трансгрессировать в любую секунду, он отчаянно хотел это сделать, но растрепанные волосы с белыми прядями гуляющие в руках ветра, не отпускали. Его пустили во что-то очень личное, открыли дверь и грубо пригласили, пристегнули ремнем безопасности. Хотелось любоваться ею. Любоваться танцующими под музыку плечами под тонкой курткой, хотелось почувствовать…
Малфой медленно разжал пальцы на ручке, ставшей влажной и горячей от его каменной хватки, и медленно вытянул руку через дверь. Тёплый воздух тут же ударился в ладонь, и он сжал пальцы, поймав за хвост неощутимое нечто, тут же раскрывая руку под поток несущегося навстречу ветра.
Она всегда это чувствует, когда садится в эту коробку на резиновых колёсах?
Здесь и была разница. На метле всё твое тело одна большая нервная точка, контролирующая каждый шаг и каждое движение, а здесь он не контролировал ничего. Он прикрывал веки и чувствовал танцующую рядом Грейнджер, дурацкую музыку из её радио и сам город. Он так редко видел настоящий Лондон, а теперь нёсся по свободным улицам на настоящей машине с девушкой, которую отчаянно хотел ненавидеть. Хотел ненавидеть, а на самом деле просто хотел её. Не как мужчина, а как человек. Как половина хочет быть целой, как смерть хочет жизни, как тишина хочет кричать, как бензин хочет взрываться в цилиндрах и толкать, толкать поршень…
Это у меня в крови.
Это у меня в крови.
Я встретил свою любовь ещё до рождения,
Она хотела любви,
А я — вкусить крови.
Она подпевала эти строчки с такой болью на лице, что хотелось провести пальцем между сведенным бровями, чтобы разгладить глубокую морщинку, удобно улёгшуюся между ними.
Это у меня в крови. Родиться, жениться, сделать правильный выбор. Он должен был её ненавидеть. Тогда какого хера сидишь в её машине и слушаешь это дерьмо? Какого хера в твоих снах теперь эта девчонка в шортах бегает по Мэнору и зовёт тебя за собой? Какого Салазара Астория с помолвочным кольцом на пальце такая холодная чужая и такая… не твоя.
— Остановись.
Ты можешь трангрессировать. Давай. Прочь отсюда. Щёлкни пальцем.
— Остановись, Грейнджер.
Карие глаза на секунду встречаются с серыми, и она выключает музыку. Озирается по сторонам и, выхватив удобное место на небольшой парковке, останавливается и глушит мотор.
Куда вы вообще ехали? Куда ты поехал с ней? Идиот.
— Тебе нехорошо? — повернулась в пол-оборота, смотрит внимательно, почти с нежностью, почти с…
Ты ещё можешь. Может быть, в последний раз. За это раз ты себя ещё простишь. Накажешь, но простишь.
— Поцелуй меня, — не приказ. Просьба. На грани. Самого себя хочется прибить за это и разрезать язык в змеиную уродливую дрянь.
И вспомнил, как уже просил об этом. Так давно, что чувствуешь себя древним стариком на последней ступеньке, на краю крыши, у края чёрной воды.
У бурных чувств неистовый конец? Пусть он продлится подольше. Пусть они едут бесконечно по этим дорогам мимо витрин и людей, пусть незнакомая музыка бьет по голове, пусть он никогда не откроет дверь этой машины…
Чувствуешь её губы на своих и стон полный боли. Чувствуешь, как она скучала, как хотела запустить свои пальцы в твои волосы, как она хотела, чтобы ты попросил.
Вы даже ни разу не поговорили. Как люди. Как друзья. Как любовники. За всю жизнь десяток оскорблений и несколько срывающих крышу с мясом слов. Несколько слов, а она уже перебралась в этой тесной машине на твои колени, обхватила лицо руками и сказала больше, чем ты когда-либо слышал.
Вас видит весь город, а ты закрываешь глаза и наслаждаешься губами на своём лице. Прижимаешь к себе поближе, пусть поцелует ещё раз, пусть качнётся на твоих коленях и почувствует всего тебя. Разрывом слиты порох и огонь. Хочешь сказать, что какой-то ничтожный момент взрыва, секунда детонации держит вас вместе? Серый порошок цвета твоих глаз зашипит от искры, и ты… исчезнешь?
— Я скучал, Гермиона, — губами ей в шею срывающим глотку шёпотом.
Имя. Всегда только мысленно, а теперь вот вслух. Даже язык не обожгло, а она вся задрожала. Прижала твою голову к своей груди и заплакала.
Как ты можешь её мучить. Себя.
«Почти женат, почти женат», — кругами в голове, да никакого толку. Какая разница, если она всё равно постоянно в мыслях, в движениях, с тобой в кровати под одним одеялом. Приставить палочку к виску и стереть память одним коротким словом и вся жизнь по сценарию.
Растворяться он умел. Исчезать, будто его здесь и не было. Пустая парковка, пустая машина, пустое лицо и прилипшие к щекам волосы. Сложить крышу, поднять все стёкла, закрыться изнутри, удариться лбом в руль и закричать. Забраться с ногами на сидение, сжать волосы до боли, выдрать себе несколько прядей, повернуть ключ в замке и вылететь на встречку. Увернуться. Сбросить газ.
***
Гермиона проснулась в собственной кровати от какого-то странного грохота на улице. Она сонно уставилась на будильник, зелеными цифрами оповещавшего о том, что на дворе четыре тридцать утра. Опухшие от слёз веки открывались с трудом, ресницы слипались, и она потерла глаза пальцами, стирая следы вечерней истерики. Снова грохот. Не на улице, в её дверь. Так сильно, что сердце подскочило до самой глотки, заставив её вздрогнуть на развороченной кровати.
Девушка быстро поднялась с постели и схватила с тумбочки волшебную палочку. В полной темноте она добралась до прихожей, подскакивая от нетерпеливого стука в дверь. Лучше бы наложить на дверь пару запирающих заклятий и трангрессировать в «Нору» или к Поттерам. Если это обычные воры или взломщики, они бы не стали ломиться и будить хозяев, а если что-то случилось у Гарри или Рона, а они не смогли воспользоваться камином в её гостиную?
Гермиона, оставаясь на достаточном расстоянии от двери, отперла её заклинанием, и палочка выпала у неё из рук. Малфой держался обеими руками за косяки и смотрел на неё бешеными глазами. Свет от фонаря во дворе светил ему в спину, он выглядел жутко и устрашающе, на секунду она даже подумала, что он собирается её убить, и тут же начала лихорадочно искать палочку по полу, но он бросился вперед и врезаясь в неё своим телом, грубо хватая за руки и толкая её грудь на себя.
— Я так больше не могу, — хриплое рычание куда-то ей в щёку и требовательные губы на губах.
И не надо.
========== 14 ==========
Я мог бы показать свою лучшую сторону,
Но знаю, что измельчал.(с)
Twenty One Pilots — Bandito
Она проснулась от боли в пальцах, сжимающих в маленький кулак край чёрной простыни. Что-то снилось. То ли кошмар, то ли какая-то пугающая бессмыслица, граничащая с артхаусным кино. Будильник на тумбочке подсказал, что уже десять утра, а значит, Гермиона проспала свою маленькую подработку по рунам в Министерстве. Но ей было до одного места, пускай к длинному списку пороков прибавится ещё и наплевательское отношение к работе.
Так и запишем.
Она резко села на постели, от чего голова завертелась словно сломанная карусель, а перед глазами размазалась комната, будто свежее полотно художника облили водой из ведра. Чуть-чуть зажмуриться и всё придёт в норму. Легкая ткань пододеяльника без одеяла облепляет обнажённое тело, оглаживая кожу своей бездонной чернотой. Солнце безуспешно пробивалось сквозь скучные жалюзи, надеясь наполнить комнату светом.