Мы благополучно проехали несколько километров по прямой.
Несколько минут моего триумфа.
Недолгих минут, потому что потом я имела неосторожность повернуть на улицу с односторонним движением навстречу движению, но поняла это только когда дать задний ход стало слишком поздно.
С этого момента потекли минуты моего позора…
Минуты, пот, мотки нервов и срок годности выписанного мне Савой Демидовым кредита доверия.
— Твою мать! — сухо сказал он, оценив степень бедствия.
— Эх, тяжело в деревне без нагана, — ещё держалась я, извиняясь перед каждой встречной машиной, когда той приходилось вжиматься в карман, прятаться в проезд через подворотню, или запрыгивать на пешеходную дорожку. Но, в конце концов, мы ещё ехали, чёрт побери. И выбора у нас уже не было.
У меня тряслись руки. Я честно была на грани обморока. Но мы ехали.
Ровно до того момента, когда навстречу нам вырулило такси и сзади его подпёрла другая машина, а у меня не осталось места для манёвра.
Глава 26
Таксист не покрутил пальцем у виска, наверное, только из уважения к машине, а, может, потому, что он был таксист и бабой за рулём его не удивишь. Но что бы он ни сказал на любом из четырёх языков: русском, командирском, ласковом или матерном, легче бы никому не стало.
— И биться сердце перестало, — выдохнула я, признавая ситуацию безвыходной, а себя капитулировавшей и готовой к истерике.
Но именно в этот момент, когда я уже готова была сдаться и, как минимум, расплакаться от отчаяния, вдруг вместо матов рядом прозвучал спокойный голос:
— Прижмись вправо… — Позади меня на креслао легла рука, заставив выпрямить спину и собраться. — Ещё чуть-чуть… Ещё… Стоп!
Я ударила по тормозам. Всё ещё не зная, как выбраться из этой засады. Но он знал.
— Теперь выкручивай руль. В другую сторону. До конца… Хорошо… Молодец… — говорил Демидов то ли мне, то ли своей машине. Спокойный. Сосредоточенный. Уверенный в успехе. — Теперь медленно, Кис-Кис, нежно нажимай на газ. Ещё. Ещё чуть-чуть. Сложи зеркала. Кнопка слева. Да. Давай, сейчас прямо. Не крути руль. Не бойся. Просто прямо. Руль не крути! Да. Да…. Да!
— Етишкин дрын! У-у-ф! — выдохнула я и вытерла лоб, когда мы разъехались с такси в миллиметре друг от друга, едва не чиркнув зеркалами. Едва, но не чиркнув.
И ладно, я простила ему даже Кис-Кис. Потому что это было лучше, чем секс.
Адреналин бурлил в крови. По спине тёк пот.
Вот только с проклятой улицы, мы наконец выехали, но это был ещё не конец пути, а меня потряхивало.
— Спасибо! — повернулась я к господину Сама Невозмутимость Демидову.
Он равнодушно пожал плечами.
И почему у меня было такое чувство, что, несмотря на то, что справилась, я его всё же разочаровала?
Потому что ждала: он снова намекнёт на поцелуй в качестве благодарности. А он этого не сделал?
Честно говоря, я была готова и на большее. Я была готова продолжить… знакомство. Это было так… Его рука, его голос, его взгляд и… моё тело, что подчинялось его командам. Конечно, это было совсем непрофессионально — спать с интервьюируемым, но между первым и вторым, я бы скорее отказалась от интервью.
Только господин Бука и дальше сидел молча, словно я сделала что-то такое, за что он меня ещё не простил.
Ну и сам виноват.
Ещё один короткий прямой участок пути, я проехала без происшествий. Но потом…
Глава 27
— Стой! Куда! — только и успел он крикнуть.
— Упс! — скривилась я, услышав звук, от которого у любого водителя заломило бы зубы, а уж у владельца белоснежного кабриолета они раскрошились бы до корней.
Выступ бетонного ограждения, коварно вылезший навстречу, был не готов, что за рулём этой машины буду я. И жестоко расцарапал ей бок.
— Всё, всё, не ори! — хлопнула я дверью, хотя Савелий не сказал ни слова. Просто молча выдохнул. — Держи! — швырнула ему ключи.
И пока он выползал из машины, кряхтя и мысленно матерясь, взяла в приёмном покое инвалидное кресло и привезла его на парковку.
— Вот это твоё средство передвижения. И вообще, сидел бы дома, раз ты такой больной… Вот только не надо!.. Я не специально столкнула тебя с лестницы… Накупят кабриолетов, мучайся с ними, — возмущалась я, толкая перед собой кресло.
— Я взял её в прокат, — единственное, что он сказал.
Кажется, он ненавидел меня так, что не мог даже говорить.