Хочется плюнуть ему в лицо, но я даже глаз открыть толком не могу – о них то и дело ударяется Митин тяжёлый нательный крестик. Мне остаётся лишь раздирать ему спину, корчась от боли причиняемой его эгоистичными, намеренно грубыми толчками. А он всё говорит и говорит, будто не может остановиться и собственный бредовый монолог ещё сильнее будоражит его больную фантазию. Коричневая полированная спинка кровати ритмично стукается о стену, перекрывая мои глухие всхлипы и его отрывистые, всё более бессвязные фразы. Кажется, ещё немного и, если он не прекратит меня мучить, я потеряю сознание, но этого, увы, не происходит, а Митя только распаляется, выделывая с моим телом всё более унизительные вещи. Неутомимый, бесчувственный робот, питаемый желанием самоутвердиться.
К рассвету, когда этот изувер удовлетворённо прикуривает, скрещивая длинные ноги на моей покрытой синяками от своих пальцев пояснице, во мне больше не остаётся ни обиды, ни ревности, ни даже мыслей о Бесе. Только пустота.
– Эй, Мышь, ты б хоть шевельнулась что ли, – Митя, согнув ногу, тычет ступней мне в бок. – Хорош трупом валяться, кайфанула и хватит, очухивайся, давай.
– Было бы от чего кайфовать, – огрызаюсь хрипло и следом откашливаюсь, голос пропал напрочь.
Белобрысая тварь, затягиваясь, лишь хмыкает. Похоже, его самоуверенность действительно не знает границ. Я же, нащупав края сбитой в углу кровати простыни, тяну её к груди и грубо сбрасываю с себя Митины ноги. Вся наша одежда к этому времени валяется где-то на полу, а копаться в ней под его насмешливым взглядом не хочется, поэтому, не мудрствуя, оборачиваюсь в белую, накрахмаленную ткань.
Уже садясь на край кровати, отвлекаюсь на движение сбоку – моё отражение на лакированной поверхности старого шкафа, и горько усмехаюсь. Выгляжу как гусеница в шёлковом коконе. Гусеница, которая знает, что даже став бабочкой ей никогда уже не познать свободы. На перебитых крыльях далеко не улетишь.
– Куда намылилась? – Митя лениво приподнимает бровь, заметив, что я собираюсь встать.
– В душ, хочу смыть с себя твою грязь, – шепчу не глядя.
– Даже так? – схватив за локоть, он резко тянет меня назад, приближая вплотную, и выдыхает в лицо густое облако едкого дыма. – Привыкай, мышка, теперь я буду частым гостем.
Глава 20
Антон
Устало оперевшись затылком о подголовник, смотрю, как снег белым саваном засыпает лобовое стекло. Рядом мерно дышит задремавшая в дороге Оля. Давно пора разбудить её, подняться в квартиру, но апатия свинцовой тяжестью наливает затёкшее тело. Мне бы сперва разобраться какого чёрта я творю со своей налаженной жизнью. Понять, в какой момент она скатилась в этот бездарный балаган, замешанный на глухом раздражении и грызущем чувстве вины перед Кирой и Олей.
Чёрт, насколько же проще мне жилось всего пару месяцев назад. Любимая работа, безбашенный отдых с друзьями, жаркие встречи с Олькой пару раз в неделю. Подумаешь изредка нудела, что уже тридцатник стукнул, а она ещё не замужем. Я-то тут причём? Да, нам было хорошо в постели, но брак – это явный перебор. Я её баловал, обеспечивал, за семь лет даже ни разу не изменил, так зачем упрекать меня в нежелании бесить друг друга, видясь каждый день в одной квартире? Один раз высказался, а она в слёзы: "люблю" и всё такое. Всегда так, пытаешься с человеком быть честным, а он жестокостью укоряет. Будто я виноват, что мне на неё плевать, ровно как и на всех остальных.
Вру, как оказалось не на всех, девочка-то моя взрослой стала. Я на Ольку смотрю, а перед глазами губы Кирины дурманом сладким по коже скользят, и жаром опаляет от воспоминаний тягучих. Всё время думаю, как поступил с ней по-скотски, зря девчонка на ласки мои повелась. Знала бы, как всё обернётся – бежала бы от меня, куда глаза глядят, а теперь уже поздно. В этот раз весь город вверх дном перерою, но найду её. Я, наверное, и вправду псих, раз в моём положении на что-то надеюсь. Без пары дней чужой муж, она меня и слушать не станет.