***
Очнулся уже в общей палате на двадцать коек. Стоял дикий тошнотный смрад. Жара невыносимая. Раны рядом лежащих бойцов, гнили. Мухи облепляли тела умерших ребят, которых еще не успели вынести санитары. Крики, стоны, просьбы о помощи и где-то о смерти, стояли в госпитале. Санинструкторы молодые лет восемнадцати от роду, все запачканные кровью, бегали от раненного к раненному. И каждый в этой суматохе, что-то просил, что-то хотел, что-то говорил. На какое-то мгновение меня осенило то, что если даже по счастливой случайности я выживу, то я уже не буду таким, каким был прежде. Эта война сломала меня изнутри, поменяла представление о жизни, вдохнут ее жажду. Пребывая в палате фронтового госпиталя в Ленинграде, в окружении агонирующих и гниющих больных, мне абсолютно все равно на это происходящее зрелище. Мне даже ни сколько ни больно, от полученных накануне ран. Я два раза наорал на санинструктора, которая подбегала ко мне и справляясь о моем здравии, предлагая вколоть обезболивающее. Но мне ни больно, ни сколько ни больно. Я страшно изменился. Ни дай бог, кому-то пережить это снова.
Так и застыв в горизонтальном положении, я продолжал размышлять и философствовать над происходящем, изо дня в день, из недели в неделю, из месяца в месяц, вплоть до самой выписки. Из госпиталя, в родную часть, я вернулся уже по осени. Из сводок Совинформбюро, жителям объявили о том, что Ленинград полностью окружен, что началась полная блокада города.
По прибытию в полк, я заметил, как на нашем аэродроме базирования, появились дополнительные машины, около которых почему-то крутились девушки в военной форме. Пройдя мимо, я забрёл в штаб к Богатырёву. Иван Степанович сидел один. На просьбу зайти, он молча дал отмашку, продолжая пребывать в некой растерянности. Я тихо сел за стол. Мы некоторое время молчим. После Богатырёв прерывает тишину, звеня тяжелой связкой ключей. Из своего старого, искалеченного временем сейфа марки «Friedrich Krupp», он достает маленький бархатный футляр, размером чуть больше спичечного коробка, и протягивает его мне. Я беру его в руки. Вскрываю. На фоне шелковой обивки, аккуратно лежал серый значок, на котором было написано «Пролетарий всех стран, соединяйтесь».
– Что это товарищ полковник? – спросил я.
– Это твой первый орден… орден боевого красного знамени! – ответил Богатырёв, подперев голову руками, – вообще-то я вас с Алёшкой к «Герою» представлял…но командование решило по-своему.
– Спасибо товарищ полковник!
– Ты мне скажи, страшно было там тогда? – вдруг спросил полковник.
– Страшно… я ведь почти умер после того боя. Товарищ полковник, а вы видели, что произошло вообще, когда мы вернулись?
– Видел… твой самолет раскидало так по полосе, что тел ваших не могли найти долго… а про подвиг твой мне Столярчук рассказал, как ты Алексея с вражеской территории вытащил.
– Я сделал что мог Иван Степанович, но как оказалось бесполезно все это. –опустив глаза в стол, промолвил я.
– Ах да кстати, а что это у нас там за девичий полк с машинами стоит? – вдруг сменил тему я.
– А-а-а, это! Ты, наверное, в курсе что мы в блокаде? Вот командование приняло решение для поиска и прокладки путей сообщения с большой землей. К нам на усиление перебросили авиаполк из Владивостока. Будут помогать нам оборонять город и прикрывать наши машины в бою.
– Понятно-понятно!
Тяжелые шаги и громкий стук в дверь прервал наш диалог. Заходит офицер, и после приветствия он встал у меня за спиной. Богатырёв встав с места, представил его:
–Вот Лёвкин знакомься, мой новый заместитель и твой новый ведущий старший лейтенант Дронов.
Повернувшись к нему лицом, я не поверил своим глазам. Передо мной стоял тот самый человек, поднявшаяся в ранге и карьере, да еще и с орденами Ленина и красной звезды, и ехидно улыбаясь протягивает руку: – Здравия желаю, сержант Лёвкин!
Опустив глаза на его протянутую ладонь, я с гонором не подавая руки, отдав воинское приветствие, ответил: – Здравия желаю, товарищ старший лейтенант! Какими судьбами в наших краях?
– Да вот по приказу перебазировали к вам на помощь! А что вы нам не рады товарищ сержант?
Подойдя ближе, я шепнул ему на ухо:
– Тебе я никогда ни буду рад!
– Ну-ну усмири свой пыл!
– Проблемы, товарищи? – вдруг спросил Богатырёв.
– Никак нет товарищ полковник! Разрешите идти?
– Идите!
Выйдя во двор, я тут же вцепился ему в глотку: