Зинаида понимающе усмехнулась, взяла обе эти книги, с прихлопом опустила на стопку его книг и подержала сверху руки, пока ей не удалось заглянуть в глаза Сереже.
— Бери! Я поверю. Ты же не обманешь?
— Нет. Я попрошу, чтоб мне прислали денег из дома, и отдам.
— Попроси, попроси, — легла она грудью на прилавок.
Она смотрела на него снизу вверх и улыбалась. Сережа старался не встречаться с ней глазами. Собирая книги, он смотрел на прилавок, но краем глаза видел сквозь вырез кофточки глубокую таинственную ложбинку, которая странно его волновала.
— Может, упаковать? — положила Зинаида свои руки на его руки, лежащие на книгах.
— Не надо. Так донесу, — ответил Сережа.
Он вышел из магазина с мыслью, что не надо было брать в долг книги. Было в этом что-то нехорошее, неприличное. И в то же время он чувствовал, что ему не хочется уходить из магазина. Он вытащил из коробки фигурку клоуна с длинным носом и небольшим алюминиевым колечком, привязанным за шнурочек к фигурке. Коробку Сережа бросил на землю около магазина. Колечко он мотнул на веревочке вверх и поймал на размалеванный нос клоуна.
Город Н. Главпочтамт.
До востребования Антонову Н. В.
Здравствуй, мой дорогой Ник. Вас!
Все-таки дорогой. Но это неважно. Это письмо посылаю вдогонку за первым, чтобы не вводить в заблуждение тебя и завком, если ты вздумаешь там разговаривать. Дело в том, что бывшую барскую усадьбу помещика Чердынина, я имею в виду дом, нельзя приспособить под лагерь труда и отдыха. До недавнего времени в нем располагался детский дом им. Крупской. А теперь этот дом передают Обществу охраны памятников. Я не знаю точно, в чем тут дело, но вроде бы у помещика Чердынина останавливался Толстой проездом куда-то. Забавная подробность: здесь в Колыбелке полно дворняжек, которые произошли от чистокровных борзых собак помещика Чердынина. Бегают настоящие борзые, только очень грязные, как все помоечные собаки, и с отвисшими животами.
Или привезти отсюда и гулять с ней по городу в свободное от уроков время. Да боюсь встретить опять твоих голубоглазых. Они подбегут, станут гладить мою собаку, а я сяду и умру от разрыва сердца.
Ладно, не обращай внимания. Прости! Просто я очень люблю детей, в том числе и твоих девочек с васильковыми глазами. Ах, васильки, васильки!
Почему так трудно остановиться, когда написать уже нечего? Прощай! До свиданья! До встречи! До востребования! До какой-нибудь случайной встречи, если она будет.
Не твоя и все-таки еще немножко твоя! Но это ничего! Это пройдет!
Марина не Мнишек.
Глава девятая
Воспоминание о поле
Два девятых класса и два восьмых выстроились на краю картофельного поля. Армия получилась внушительная.
Из газика первым выбрался директор совхоза. Петр Иванович мельком с ним поздоровался и зашел с другой стороны машины, там сидела женщина в мужском пиджаке и в белом платочке, сползшем на плечи. Волосы Надежда Ивановна Голубева уложила на голове короной, вот платочек и не удержался. Петр Иванович распахнул дверцу и подал руку, чтобы женщина могла опереться. Но Надежда Ивановна вместо этого поймала его ладонь и встряхнула в крепком рукопожатии.
— Здравствуйте!
— Здравствуйте, — смутился Петр Иванович. — А почему же вы ордена не надели?
— В поле ехала, не в президиумах заседать, — ответила Надежда Ивановна и пошла к строю школьников впереди директора совхоза и Петра Ивановича.
— Застеснялась наша Надежда Ивановна, заскромничала, — подмигнул директор Петру Ивановичу.
Марьянна и Зоя Павловна посторонились, пропуская Голубеву к строю школьников. Ребята перестали разговаривать.
— Товарищи! — сказала Марьянна. — Сейчас Героиня Социалистического Труда Надежда Ивановна Голубева расскажет вам, как она добилась высокого урожая, а затем мы приступим к уборке. Пожалуйста, Надежда Ивановна.
— А чего тут говорить, — сдернула с плеч платок Надежда Ивановна, и он затрепетал в ее руке. — Вон оно какое солнышко веселое, ветерок. Погода хорошая. Вот поле, вот наши драгоценные земляные яблоки. Втыкайте свои флажки и приступайте.
Речь получилась короткой, ребята некоторое время стояли в недоумении, ждали продолжения. Затем строй весело рассыпался.
— Смотрите! — ахнула Оленька Петрушина. — Картошка-утка. И клюв есть, и голова, и лапки.
— Петрушка нашла картошку, — сострил Валера Куманин.
Ребята приступали к работе.
— Забыла тебе сказать, — присела на опрокинутую корзину Алена Давыдова, — сегодня во сне я видела Генри Киссинджера.
— Какого Генри? — испугалась Рая Русакова.
— Киссинджера. Государственного секретаря Соединенных Штатов Америки.
— Снится тебе всякая ерунда.
— Это не ерунда. Это политика. Я, наверное, выйду замуж за дипломата.
— Точно, сэси бонн, — сказал Валера.
— Что «сэси бонн»? — не поняла Алена.
— Ничего, — ухмыльнулся Валера, разглядывая с нарочитым вниманием грудь девочки, обтянутую синей маечкой. — В переводе с французского означает — «это хорошо».
— Дурак! — смутилась Алена и швырнула в него картофелиной.
Надежда Ивановна шла по кромке поля к машине.
Петр Иванович шел за ней, немножко поотстав.
— Вы меня совсем не помните? — спросил он.
— Я тебя помню, Петя, — ответила Голубева, не глядя на него. — Только целоваться нам с тобой вроде ни к чему. У меня двое детей. У тебя, я слышала, тоже?
— Две девки.
— Сюда не привез?
— Они уже взрослые. Светка в медицинском учится, Ирина готовится в технологический. А ты своих как назвала?
— Младший — Колька, старшая — Любаша.
Она подняла глаза и посмотрела ему прямо в лицо. Он ответил ей внимательным, чуточку виноватым взглядом.
— Знаменитой стала, героиней. Звездочку получила.
— Работала — вот и дали.
У машины Надежду Ивановну ждал директор совхоза. У небольшого брезентового навеса на краю поля, под которым были сложены мешки и корзины, Петра Ивановича ждали учительницы.
Трактор развернулся на том краю поля и потянул борозду в обратную сторону, выталкивая крупные картофелины на самый гребень. В окне мелькнуло сосредоточенное лицо Михаила Даньшина. Козырек кепки сдвинулся чуточку набочок, под носом — видимо, нечаянно мазанул отработанной смазкой — усики.
— Мишка Даньшин, младший, — сказала Надежда Ивановна. — Сам напросился сюда. Хочет показать городским класс. Все на силосовании, а он — сюда. На тебя чем-то похож. Фуражку ты так же заламывал.
Трактор развернулся рядом с ними. Парнишка, высунувшись из кабины, помахал рукой, приветствуя бригадира и гостя.
— А городским нельзя показать класс? — спросил озорно Петр Иванович. — Подожди, друг! Подожди! — замахал он трактористу и посмотрел на Голубеву, спрашивая взглядом разрешения.
Мишка Даньшин остановил трактор и, приоткрыв дверцу, высунулся из кабины.
— А могут городские? — улыбнулась Надежда Ивановна.
— Да уж как-нибудь.
Школьники не сразу заметили, что в кабине трактора сидит их учитель. Оленька Петрушина подняла голову, чтобы откинуть волосы, и зааплодировала.
Ребята выстроились вдоль борозды и хлопали в ладоши. Это было их одобрение учителю, что он умеет водить трактор. Они старались держать руки повыше, над головой, чтобы учитель видел их аплодисменты. Но Петр Иванович смотрел мимо ребят, в своё прошлое. Он жадно держался за подрагивающие рычаги, которые возвращали его к далеким годам юности.