— Ты замерзла? — быстро сел Сережа.
— Нет.
— Простудишься. Пойдем скорей.
Сережа протянул руку, пытаясь поймать ладошку девушки, но она отстранилась, и они пошли рядом, потом побежали, близкие и в то же время далекие друг другу.
Глава тридцать первая
Старинный серп
Дядя Вася обогнал Сашку у самой пристани. Он оставил мотоцикл на берегу, а мешок с картошкой потащил на катер. Сашка вымыл ботинки у трапа, посидел на дебаркадере, подождал, когда они обсохнут. Тянул время. Потом решительно поднялся и спрыгнул на палубу катера.
Дядя Вася сидел в кубрике, рассовывал по ящикам картошку.
— Уходим в ночь, — сообщил он.
— Я остаюсь.
Он вытащил свой скомканный вещмешок, запихал туда в несколько приемов все свое барахло, потянулся за книжками, которые стопкой лежали на столе. Дядя Вася перестал возиться с картошкой, схватил грязными руками книжки.
— Сань!
— Дай сюда, — рванул Сашка.
Книги посыпались под ноги. Сашка попихал их одну за другой в вещмешок.
— Сань, ты эти шутки брось, — сказал дядя Вася.
Сашка обвел взглядом кубрик: не забыл ли чего? У трапа стоял ящик с инструментом. Из него торчала ручка серпа.
Он выдернул серп из ящика с инструментом, ключ «12 × 14» упал на пол. Сашка не стал его подбирать.
— Ты это, — сказал дядя Вася, — зачем? Куда?
— Зубы поеду лечить. А потом встретимся у Тутельяна. Харакири буду делать капитализму.
Сашка поднялся по трапу, пересек в несколько шагов палубу, взобрался на дебаркадер и пошел, унося с собой серп, чтоб не достался дяде Васе-миллионеру.
…Мы ездили на картошку. В поле грязь, пыль. Норма 60 мешков в день на бригаду. В каждом мешке 50 кг. Бригада — 5 человек. А вообще-то хорошо. Научились ценить труд колхозников. Мне было, конечно, легче, чем другим, потому что у меня бабушка деревенская.
Глава тридцать вторая
Городская
Прошли зима и лето. Наступила новая зима. Как-то в конце января на улицах города появилась ничем не примечательная машина «газик». За рулем сидел Мишка Даньшин, рядом с ним — Люба Голубева. Оба они первый год работали в колхозе и жили в одном доме, спали на одной кровати. Люба хотела как в городе — на двух отдельных, но Мишка привез одну большую.
В потоке машин «газик» мчался из улицы в улицу. Остановился он у старинного дома с каменными воротами, со скульптурным изображением лошади над ними.
— Здесь, — радостно сказала Люба.
Они вышли из машины. Миша открыл заднюю дверцу. Там лежал мешок с картошкой. Люба потянулась, чтобы взять, но Мишка отстранил ее:
— Ты что, сдурела?
— Мишенька, — ласково притулилась к нему Люба и заглянула в глаза.
— Ну, разластилась тут, — сурово сказал он, но брови его дрогнули.
Он взвалил на плечо мешок и пошел к подъезду. У подъезда пропустил Любу вперед:
— Иди, показывай дорогу.
По старинной лестнице они поднялись на третий этаж. На звонок вышла мать Сережи. Она улыбалась, продолжая начатый с кем-то разговор.
— Здравствуйте, — сказала Люба. — Вы мама Сережи?
— Да.
— А я Люба, — сказала Люба. — А он Миша.
— Да, — кивнула мать Сережи.
— Сережа дома?
— Сережа в Итколе.
— Где? — удивилась Люба.
— На Кавказе.
— Он что там? — спросила Люба.
— Он там катается на лыжах. У него каникулы.
— А мы думали, он на каникулах домой приедет, — огорчилась девушка.
— Нет, не приехал, — сухо сказала мать Сережи. — А в чем, собственно, дело?
— Ни в чем. Мы ему вот… картошки привезли с нового урожая. Берите.
— До свиданья, — сказал Мишка Даньшин.
— Постойте, какая картошка? Зачем мне эта картошка?
— Да разве мы вам картошку привезли? — сказала Люба.
Они быстро, не оглядываясь, сбежали вниз. Хлопнула дверь подъезда.
Мама, я больше не буду
Зеленый театр
В глубоком окошке, пахнущем сырой штукатуркой, Юрий купил билет и прошел в покосившуюся калитку Зеленого театра. Между покоробившимися, темными от дождя и времени скамейками росла высокая трава. Трава росла и в проходе. Никто ее не скашивал: Зеленый театр каждый год собирались сносить, чтобы построить на его месте Дворец спорта с бассейном. Но почему-то не сносили и продолжали каждое лето показывать на заштопанном экране старые фильмы.
Юрка сел на мокрую скамью и уставился в пустой прямоугольник экрана. Мать у Юрки была матерью-одиночкой, и Юрка называл себя сыном-одиночкой. Он учился в седьмом классе в школе с английским уклоном. Школа эта находилась на другом конце города. Юрка ездил туда на трамвае, и вся жизнь двора и улицы проходила без него. В редкие дни ему удавалось побыть с ребятами на улице. Но они не очень его привечали, а напрашиваться Юрка не умел.
Медленно собирались зрители. Некоторые были с зонтиками. Время шло, а фильм не начинался. Все терпеливо ждали, зная, что демонстрация фильма отодвигается здесь до тех пор, пока касса продает билеты.
Наконец погасли фонари на столбах вдоль забора и у главного входа. И почти тотчас же через забор стали прыгать мальчишки. Юрка завидовал им. Они приходили в кино веселыми сильными компаниями, перед которыми расступались и взрослые люди. Контролеры старались не замечать их. Они побаивались сырой шелестящей темноты, которая окружала Зеленый театр со всех сторон.
Кинофильм попался неинтересный. Веселая темная масса подростков зашевелилась, загудела. Кто-то подбросил вверх зажженную сигарету, и она рассыпалась искрами над головами зрителей. Старушка, сидевшая рядом с Юркой, завертела головой, с возмущением сказала, что «это безобразие». Но никто ей не ответил. Никто вроде бы не слышал ее слов и не видел брошенной сигареты. Старушка сердито раскрыла зонт. Мальчишки, бросившие сигарету, засмеялись. Юрка втянул голову в плечи, слегка пригнулся и отодвинулся от старушки. В небо взвилась с шипением зажженная спичка и упала рядом в гущу зрителей. Еще одна зажженная спичка упала в проходе. Техника этого дела была простая — спичка приставлялась к коробку и щелчком посылалась вперед и вверх. Юрка вздохнул и еще немного отодвинулся от старушки. Парень и девушка встали и пошли, пригибаясь, по проходу. За ними поднялся крепкий старик с палкой. Он долго стоял и смотрел назад. Но понять, кто именно бросил спичку, было невозможно, и он тоже заковылял прочь. Далеко внизу со стуком закрылась за стариком перекошенная калитка Зеленого театра, и над головами зрителей «салютом» вспыхнули несколько спичек. Зрители по одному, по двое стали уходить на другие места, подальше от подростков. Не выдержала и старушка. Не складывая зонтика, она быстрыми шажками двинулась вдоль ряда, а затем еще быстрее по проходу. Постепенно вокруг Юрки образовалось пустое пространство. Юрка тоже встал и, увернувшись от горящей спички, переступил через скамью вверх. Его пугали эти ребята и в то же время притягивали своей дерзостью и безнаказанностью. Они никого не боялись.
Компания Генки Хлюпина, по-уличному просто Хлюпы, занимала две скамейки. На одной они сидели, в другую упирались ногами. Юрка переступил еще через несколько скамеек вверх и сел рядом с Мишкой из соседнего подъезда. Его не прогнали, и он не заметил, как захихикал вместе со всеми, когда горящая спичка упала интеллигентному очкарику на шляпу. Мишка от восторга сдвинул на ухо нелепую соломенную шляпу и дружески толкнул плечом Юрку. Это было приглашение посмеяться, и Юрка засмеялся громко, громче всех.
На экране какая-то девушка страдала от того, что не могла стать артисткой. Но никто за ее страданиями не следил. Все оборачивались назад, возмущение росло, кто-то в самом низу, у выхода, встал рядом с контролером и потребовал навести порядок. Темная группа подростков угрожающе зашевелилась. Юрка зашевелился вместе со всеми. На экране рядом с головой страдающей девушки замелькала тень в милицейской фуражке. Ребята сорвались с места и кинулись к забору. Юрка кинулся вместе со всеми. Он успел перелезть через забор раньше, чем погас экран и зажглись фонари. Скатившись по мокрой траве вниз, в кусты, Юрка побежал за ребятами, слыша только свое прерывистое дыхание и топот ног.