Дэвид Исаев
Привет, любимый
Станция «Щелковская». Конечная. Поезд дальше не идет, просьба освободить вагоны. Голос диктора вывел ее раздумий. То, что произошло еще год назад, никак не собирается обрести черты реальности. Наверно, следует выйти из вагона, и плевать, что это даже не ее станция. Здесь нет ее станций, как и желания продолжать путь. Но вокруг все говорят, что это нужно сделать. Те, кто окружает нас, всегда думают, что они лучше знают, как тебе поступать. Может так и есть. Возможно, они правы. Только желают ли они действительно помочь тебе, или это простой способ самоутвердиться? Фальшь даже в проявлении милосердия.
Пора выходить. Но есть ли куда выйти? Там, за пределами этого вагона, за пределами станции нужно принимать решения и жить дальше. Жить жизнью, хранящей в себе хорошего не более, чем пустота. Она не раз уже доезжала до конечной станции, согреваемая тлеющей надеждой, что все вернется на прежнее место. Не раз продолжала сидеть, даже когда объявили о необходимости покинуть вагон. Ей не хотелось верить, что она вновь уйдет одна. Не хотелось верить, несмотря на то, что все кричало об обратном.
– Пора смириться с тем, чего уже нет.
Это прозвучало настолько неожиданно, что она должна была подпрыгнуть. Однако, слова и звуки не могли пробиться к ней. Все происходящее вокруг проскальзывало мимо нее, не имея возможности быть воспринятым.
Мужчина, в длинном шерстяном пальто и с сумкой в руках, сидевший все это время в нескольких метрах дальше, немного приблизился к ней, желая узнать, все ли с ней в порядке. Он встал напротив нее и смотрел, не зная, как вернуть ее в реальность, и стоит ли это в принципе делать. Она продолжала сидеть и смотреть в окно. Мысли ее были где-то далеко отсюда, хоть и воспоминание, прокручиваемое ею весь последний час, было напрямую связано с этим местом.
– Прошу прощения. Вы собираетесь выходить? Мы здесь одни остались, – сказал он. Это было единственное, что пришло ему в голову. Но ей было все равно. Казалось, будто она является лишь красивой декорацией. Своего рода инсталляция к какой-нибудь памятной дате. Мужчина понимал, что будет лучше просто оставить все как есть и уйти по своим делам. Могло быть все, что угодно – начиная наркотой и заканчивая психологическими патологиями. Но что-то держало его. Настолько сильное, что почти становилось осязаемым. У него возникло ощущение, будто происходит это бесконечное число раз. Что не она является заложницей ситуации, а он сам. Это чувство было острым и с легкостью разрезало его нутро каждую секунду, что он позволял себе его чувствовать. Оно нарастало и казалось, что вот-вот заключит его в свои объятия, тем самым открыв завесу тайны истории молодой девушки, продолжающей смотреть в окно. Он не знал, готов ли выступить в роли наблюдателя, в этой борьбе хрупкой девушки и рушащим надежду судьбой. Или же борьба отсутствовала, за исключением следов борьбы, в виде душевной пустоты? Он продолжал смотреть. Скорее всего, все этого выдумка, плод его фантазии, подогретый желанием найти смысл в простых вещах. В тех самых вещах, которые и оказываются, в конечном итоге, ключевыми.
– У меня не получится до тебя достучаться, верно? – спросил он, даже не надеясь, что получит ответ. И, это был не тот вопрос, на который он сам хотел найти ответ. Простое желание стать нужным, впервые, за столько лет. Видимо, при других обстоятельствах, он мог бы быть услышан. Оставалось просто уйти, оставив ее одну в этом уже безжизненном вагоне метро, не боясь, что это причинит ей боль. Ведь с этого все и начиналось. Она осталась одна, но в своих мыслях была отнюдь не одинока. Там было счастье, предметы обретали насыщенные цвета, а смех… смех был. Улыбки, радость от обычной встречи с ним. Как когда-то, сидя в парке и обсуждая, потерявшие теперь смысл, вещи, могла испытать обиду, которая вскоре разбивалась об его шутки. Кто бы мог подумать, что это способно закончиться. Ведь никто не задумывается об этом. Все это так реально, что не оставляет тебе шанса на маневр.
Она продолжала смотреть в окно. Оно будто транслировало ей те эпизоды, которые она заново переживала.
– Так тебя не хватает, – сказала она вслух, еле слышно. Она так давно не говорила, что даже не узнала свой голос. Голос, когда-то способный приносить счастье, ныне забытый, как старая неинтересная пластинка.
– Так тебя не хватает, – вновь повторила она, словно пыталась удостовериться, что это действительно ее речь. Но ничего не изменилось. Ничего не изменилось с тех пор. Изменилась она. И ее взгляд на вещи. Но вещи остались теми же, и не делали ничего, чтобы заявить о себе.
– Ой, простите, я уже выходил из метро, но, знаете, я так не могу. Ничего, даже если вы меня не слушаете, но я должен сказать. Уверен, у вас большое горе, я это чувствую. И знаете – мне искренне жаль. Господи, мне так жаль, что подобные вещи случаются. Я привык всю жизнь молчать, ждать, пока попросят о помощи. Ждать, пока кто-то будет нуждаться в моей помощи. Я устал, и я буду стоять здесь с вами, пока вы не придете в себя. Каким бы не было ваше горе, знайте, я хочу вам помочь. И мне все равно, даже если я не смогу. Я буду пытаться. Наверно, я нуждаюсь в этом больше вас, – к концу своей речи он уже говорил поникшим голосом, будто ему было стыдно в этом признаться.