В общем, так я и не понял, чем мы этому бортинженеру не угодили. Фамилия у бортинженера, кстати, была Чемодаров. Поэтому и прозвали мы его с Сенькой втихаря «Чемодан». Ох и вредный же этот Чемодан оказался! Так повелось, что вечно мы ему хоть чем-то, но мешаем, а он капитану на нас постоянно жалуется. Один всего раз мы попытались в приборно-агрегатный отсек заглянуть – когда ещё только корабль обследовали, нашли длинный коридор, а в самом конце – круглый лаз. Даже носа туда не успели всунуть – этот самый Борис Матвеевич такой унылый вой поднял, как будто на него дикие вампиры напали. Мы еле-еле от него в свою каюту успели укрыться и долго потом оттуда не выглядывали. Потом мы с Сенькой придумали по коридорам корабля в догонялки играть, а нас за этим занятием бортинженер застукал. Снова нажаловался капитану, сказал, что мы в какие-то там панели пальцами лазим и что вообще от нас проходу нет. Увидел как-то, что я в обсерваторию поднимаюсь – снова полетел к капитану со скандалом; навигатор Андрей Львович даже за меня вступился и сказал, что он астрономией со мной занимался и всё управление телескопа мне показал. Чемодан из рубки управления выплыл весь красный и страшно недовольный. И в кают-компании со мной и с Сенькой он никогда не разговаривал, даже если и заглядывал, то просто делал вид, что нас там нет, как будто мы пустое место. Даже «здрассте» не говорил.
Единственное, что нас спасало – так это то, что Чемодан в основном в своём агрегатном отсеке сидел всё время. Ну, или в каюте у себя. Он даже чтобы обедать-ужинать время так выгадывал, чтобы нас не видеть, и в кают-компании практически не появлялся, даже когда вечером все вместе собирались телек смотреть, в шахматы играть или просто беседовать. Сенька один раз папу своего спросил, почему Чемодан такой вредный и на нас всё время наговаривает. Анатолий Сергеевич пожал плечами:
– Не знаю, малыш. Люди – они всякие бывают, кто-то не любит порошковое молоко, кто-то – луковый концентрат, а наш бортинженер мальчишек терпеть не может. И вообще по характеру он ворчун страшный и зануда. Как мне рассказывали, он в жизни ещё никого ещё ни разу не похвалил. А так-то специалист он очень хороший, грамотный. Вы главное, пожалуйста, ведите себя как положено, правила соблюдайте; тогда и у Борис Матвеевича лишнего повода не будет на вас жаловаться.
Только с правилами всё-таки у нас с Сенькой обидная оплошка вышла. Уже третья неделя полёта была позади. Отзанимались мы уроками, как положено по распорядку, а до обеда время оставалось, и решили мы достать Сенькин конструктор поиграть. Я как раз читал про земную технику, про разные колёсные вездеходы, и захотелось мне точно такой же вездеход сделать, и Сеньке тоже интересно. А потом прозвенел сигнал, и Анатолий Сергеевич нас обед позвал есть. А как пообедали, сел с нами уроки проверять, а когда отпустил, мы с другом моим в медотсеке на тренажёрах занимались, а после в прятки играли по коридорам и в видеоигры тоже.
А после ужина сразу в кают-компанию влетает Чемодан, унылый, как обычно, только при этом ещё и злющий. На нас глазами сверкнул, а потом говорит таким мрачным голосом, будто горчицы объелся или у него в день рождения все подарки отобрали:
– Товарищ капитан, я Вас категорически прошу проследовать за мной. Это же ни в какие ворота не лезет. Террористы, варвары. Я же говорил – с ними мы до полпути не долетим, потому что в один прекрасный день у нашей «Медведицы» отвалится двигатель.
И вместе с Михал Михалычем из каюты выплыл. Мы с Сенькой ничего не понимаем, переглянулись – что за беда? А Сенькин отец только вздохнул. Через четыре минуты слышно по громкой связи голос капитана:
– Анатолий Сергеевич, возьмите ребят с собой и направляйтесь к нам в агрегатный отсек…
Вот так вот! Значит, нас к себе в агрегатный Чемодан даже на порог не пускал, а теперь сам капитан туда приглашает. Ой, не к добру это и что-то будет… Добираемся до нужного лаза – впереди я, за мной Сенька, за ним Анатолий Сергеевич. В агрегатном отсеке со всех сторон просто куча приборных панелей, труб, проводов, лампочек, индикаторов, компьютеров и всего остального. Куда ни глянь – везде одни кнопки, не присесть даже. Михал Михалыч нам рукой показывает в какой-то закуток и спрашивает недовольно: