– И только я танцевал вместе с Максимом, потому что его мама тоже не пришла, – заключил своё повествование сын, и моё сердце сжалось от боли.
Какая же я мать, если по моей вине ребёнок должен испытывать неловкость вместо радости, как остальные дети!
И тогда я пообещала сыну:
– Сынок, в следующий раз я обязательно приду к тебе на праздник. Во что бы то ни стало. Обещаю тебе.
И я была полна решимости сдержать своё слово, но только сделать это было совсем непросто. Ведь все предыдущие утренники я игнорировала не потому, что мне было наплевать на собственного ребёнка. Я совершенно искренне пыталась на них попасть, но меня просто не отпускали. Особенно тяжело стало при Вороновой, которая не отпускала меня не только на детские утренники, но и на родительские собрания ни к дочери в школу, ни к сыну в детский сад. Что, впрочем, совершенно не мешало ей посещать все детские утренники своей дочери и ходить на все родительские собрания, а также отпускать других сотрудников нашего отдела, имеющих детей, на эти мероприятия. Щипачёва, к примеру, она даже отпускала на свидания с девушками. Мне же Воронова всегда отвечала одно и то же:
– А работу твою кто в это время делать будет?
– Я! Кто же ещё? – всегда говорила я в ответ. – Приеду после утренника и всё сделаю! А если понадобится, то я готова даже задержаться после окончания рабочего дня, чтобы всё доделать.
– Тебе и без того придётся задержаться после шести, – отвечала Воронова, – потому что у меня для тебя есть новые документы. Поэтому отправляйся на своё рабочее место и продолжай работать, пока не получила взыскание за халатное отношение к своим должностным обязанностям.
И я возвращалась за компьютер и продолжала отвечать на многочисленные письма, составлять конкурсную документацию, готовить отчёты, пытаясь этой бесполезной и рутинной работой заглушить в себе чувство вины перед сыном. И мне это удавалось до тех пор, пока мой ребёнок не рассказал мне о танце с другим мальчиком на празднике, посвящённом 8 Марта.
И вот приближался Новый год и очередной утренник в детском саду. Каждый день я мысленно готовила пламенную речь, которая была призвана убедить Воронову проявить человечность и отпустить меня на праздник к сыну.
Я дотянула до последнего дня, надеясь на какое-нибудь чудо, которое помогло бы мне в этой ситуации. Например, Воронова могла бы уйти на больничный или уехать в командировку, и тогда мне было бы несложно отпроситься у Миронова, который всегда лояльно относился к решению подобных вопросов.
Но чуда не произошло. Воронова сидела в своём кабинете как скала, которую невозможно сдвинуть с места человеческими силами. Её приверженность к работе, за которой она пряталась от семейных проблем и пустоты собственной натуры, служила забралом, скрывавшем её истинное лицо, создавая иллюзию значимости и занятости. И теперь мне предстояло идти к Вороновой, чтобы попытаться добиться у неё разрешения прийти завтра на работу чуть позже, потому что у моего сына в детском саду будет проходить утренник, посвящённый Новому году.
И вот я сидела за рабочим столом, собираясь с духом и снова перебирая в уме те слова, которые необходимо было произнести в разговоре с Вороновой, чтобы отстоять свою позицию и в то же время случайно не вызвать её гнев. И в это момент зазвонил городской телефон.
«Кого ещё нелёгкая сподобила позвонить мне под конец рабочего дна?» – недовольно подумала я и взяла трубку.
– Привет, Катюшка! – услышала я в трубке голос своей подруги Маши, и от сердца сразу отлегло.
Полагаю, тут следует отступить от моего разговора с подругой и дать читателю некоторые пояснения, чтобы было понятно, почему я вдруг вздумала вести личные разговоры на своём рабочем месте, в то время когда этой самой работы, по моим же словам, у меня был непочатый край.
Несмотря на то, что работа в Корпорации «Делай то, что не делают другие!» отнимала у меня уйму времени, которого у меня не оставалось даже на семью, я никогда не считала, что моя жизнь – это только работа. Кроме семьи, у меня были друзья, общение с которыми в последнее время, к сожалению, сократилось до минимума. Но после того как Воронова ввела моду задерживать меня допоздна на рабочем месте, и, если я пыталась уйти домой сразу после шести, то просто вручала мне новую стопку с документами и говорила: «Да, я стерва!», стало понятно, что единственный способ не сдохнуть на работе – это немного её задвигать. Днём делать это было нереально, разве что устраивать небольшие перерывы на несколько минут, чтобы перекинуться несколькими фразами с Уколовым и Полюшкиным, которые всегда старались подбодрить меня и поднять настроение. Но после шести, когда весь основной народ расходился по домам, и на рабочих местах оставались лишь отпетые трудоголики вроде Миронова, либо самодуры вроде Вороновой, и тех, кого они вынуждали сидеть вместе с ними, можно было лишь делать вид, что работаешь, забросав свой рабочий стол документами, что было совершенно нетрудно, а также оставив открытым на экране компьютера проект какого-нибудь письма, чтобы неожиданный визитёр не смог застать врасплох. И просидеть таким образом часа полтора-два, а потом с чистой совестью и исполненными днём документами заявиться к начальству, показав свою работу. И был шанс, что после такого проявления служебного рвения тебя отпустят домой.