Я кинул ей мобильник, она без лишнего движения поймала. Я достал из кармана визитную карточку, написал на ней домашний адрес, вставил ее в кольцо ключей и кинул вместе с ключами следом. Алиса поймала другой рукой.
— Делай со мной, что хочешь, забирай, что хочешь, — сказал я ей. — Только позаботься о моей собаке. Ее надо выгулять и покормить. Как можно скорее. Сделай сама или пошли этого своего… Она не укусит, если у него мозги есть. Но лучше, если ты. К тебе хоть какое-то доверие есть. Ее зовут Шеба. В честь царицы Савской.
Теперь Алиса стала улыбаться не только ласково, но и, как мне показалось, очень доверительно.
— У меня только один человек, который может принять твои правила, — добавил я. — Но его нет в Москве. Если соблюдать твои хреновы правила, то тебе придется кормить меня еще две недели… Можешь в счет вознаграждения…
— Ты интересней, чем я думала, — признала Алиса. — И насчет царицы Савской… Скажи, ты давно этим занимаешься?
— Какая разница? — пожал я плечами. — Так исторически сложилось… Считай, что кризис среднего возраста.
Она кивнула и ушла.
Я перекантовался день, прождал другой. Она не приходила. Терминатор, похоже, вообще не имел голосовой программы. Я стал нервничать.
Вечером третьего дня крышка подвала поднялась и с подносом спустилась сама Алиса. Она водрузила его на столик. Я смотрел на нее во все глаза.
Она тоже пристально прицелилась в меня, губы ее напряглись, потом расслабились. Словно она сначала не решалась, а потом-таки решилась сказать что-то важное.
— Скажи, ты тоже использовал нитрокан?
Это было название газа для защиты от собак.
Секунду назад я был человеком — и вдруг перестал им быть.
Это состояние именуется «амок». Вот ты есть со всей своей фигней — умом, рассудительностью, осторожностью. И вдруг тебя нет: ты — просто взорвавшаяся бомба. Редкий случай. Со мной он случался в жизни только дважды. Первый раз там — в подвале…
Я взорвался ей навстречу, дернул за собой железную кровать, как воздушный шарик. Я бы прямо с кроватью на поводке и наверх выскочил бы, если бы пришлось догонять.
Столик с подносом полетел в сторону. Алиса отшатнулась, но — поздно… Я успел схватить ее за свитер на животе. Так собака вцепляется зубами… Дернул на себя, придавил к кровати и страшной рукой — за горло.
— Ты что с ней сделала?! Придушу… придушу суку! — брызгал я ей в лицо раскаленной слюной.
Душить было легко — живой шеи не чувствовалось в плотной горловине свитера.
Лицо Алисы побагровело, вены вздулись у нее на лбу.
Уже потом я отметил, что она не пыталась оторвать и отвести в сторону мою руку, хотя не исключаю, что сил у нее хватило бы. Она только сжала ее до боли одной правой рукой, тоже — будто собака челюстями.
— Шеба… Шеба… — сквозь ее хрип расслышал я и невольно ослабил хватку.
Алиса закашлялась, отвернула голову в сторону.
— Твоя Шеба подохнет с голоду, если ты меня задушишь, — спокойно сообщила она, отдышавшись. — И ты сам подохнешь. Я Макса в отпуск отправила. Некому больше приходить. Хватит, убери руку и слезай.
Амок кончился… Или кончилась.
Я слез с нее, спустил ноги с кровати и стал тоскливо разглядывать здоровенную кофейную амебу, раскинувшуюся по полу.
Алиса поднялась и села рядышком. Можно сказать, плечом к плечу прижалась. От нее вдруг сильно запахло духами цитрусовой свежести.
— Хорошие духи, — сказал я. — Тебе идут.
— Ты лучше, чем я думала, — сказала она, немного посипывая. — Теперь не жалею… Вообще, это было покруче скай-дайвинга…
— Ты что, садо-мазохистка? — поинтересовался я.
Она поднялась и пошла к выходу. Только на лестнице она бросила взгляд в мою сторону:
— Был бы поумнее, спросил бы о другом… Тебе, кстати, привет от царицы Савской.
Через пару минут мне под ноги прилетела сырая половая тряпка.
Две недели прошло. Я отмотал в зиндане отпуск своего дружка-охотника. Алиса приходила дважды в день, утром и вечером. Обед мне полагался сухим, но вполне сытным пайком, кофе и чай оставлялись в термосе.
Мне было любопытно: она что же, обитает теперь из-за меня в этом коттедже? Но вопросов не задавал. Мы вообще больше ни о чем не говорили, она просто взяла на себя роль ее «немого Макса».
Я не сошел с ума. Похоже, впервые в жизни я испытывал к человеку — подвернулась Алиса — безраздельное доверие. Такой вот стокгольмский синдром заложника, начинающего испытывать симпатию к террористу, который сам обречен проявлять о жертве минимальную заботу первой необходимости…