Ничего не поделаешь, я другой породы. Я — рерайтер. Рвотное словечко, но русское «переписчик» в моем случае еще хуже. Рерайтер — похоже на ретривера и слегка на ротвейлера, которых я терпеть не могу за угрюмо-братковские морды и вязкую носорожью походку.
Так вот, я — рерайтер. По крайней мере таковым был. Хороший рерайтер — уважаемая порода, находка для любого СМИ. Работал я до того поганого утра и предшествовавшего ему не менее поганого вечера в солидной столичной газете о шестнадцати полосах с политическим уклоном и делал в ней из дерьма, то бишь из сочиняемых разными солидными людьми беспомощных, безграмотных, косноязычных текстов всякие завлекательные конфетки. Без лишней скромности, я — хороший рерайтер. Я могу лепет пьяного бомжа без ущерба для смысла стилизовать под откровения библейских пророков, а обморочные камлания любого нормального депутата, страдающего аграфией, превратить в избранные спичи Цицерона. Любая нынешняя выпускница журфака, не способная согласовывать падежи даже со своей мамочкой, имеет хорошие шансы поступить — такое случалось — с правлеными мною текстами на работу в серьезную редакцию и продержаться там пару недель или месяцев, в зависимости от того, когда ее заставят что-нибудь писать и править на ходу.
Конечно, для своего удовольствия я кое-что и сам рожал — очерки, рецензии, обзоры. Тусовался в других изданиях для поддержки формы и связей. Но рерайтинг меня нормально кормил, мазал мне икру на горбушку и наливал то приличной водки, то текилы. И я делал эту работу без резиновых перчаток и не воротя носа. Признаюсь без стыда, эта сервильная, рабская работенка часто приносила мне мазохистское удовольствие (или «садо…», если по отношению к автору). Худо только, когда текст совсем невнятный и ни о чем. Полный сумбур всегда отстаивается его автором-VIPом с параноидальным упорством. И кстати говоря, в этих случаях шеф был всегда на моей стороне, он не глупый человек, при советской власти начинал карьеру в «Труде» и «Гудке», образцовых академиях для любого журналиста.
Зато если какая-то мысль проклевывается и невооруженным глазом видно, что текст уже успел пройти по первому разу через референтов, то, в зависимости от отношения к автору, можно, постаравшись, расставить и завуалировать всякие забавные акценты. Тогда самая либеральная идея вдруг приобретает ясную тоталитарную перспективу, а монархический пыл местного князька разоблачает его в том, что по истории он получал «бананы» и Карамзина в глаза не видал. В первом случае, если подойти к делу грубо, без особых ухищрений, можно поискать в обширном риторическом наследии какого-нибудь диктатора или его цепного пса по части СМИ удачно подходящие фразы и вшить их, не закавычивая… Ну, Геббельса и Муссолини уже давно растащили. Но я нашел богатые месторождения у раннего Чан Кайши и у кое-каких довоенных латиносов, чьих имен не открою. А во втором случае — что-нибудь, к примеру, эдакое, практически масонское из «Манифеста Коммунистической партии»…
Если сильно поднатужиться — пройдет, проскочит, и референты не налетят стаей легавых. Это — не фига в кармане. В читателе — да, кстати, и в самом авторе обратным ходом — оно откладывается на подсознательном уровне, пусть все прочитанное и услышанное он, читатель, тут же и забудет. Такая у меня была теория и практика малых дел.
Но, как известно, чаще всего тонут неумехи и опытные пловцы, а разбиваются чаще всего бездарные и самые опытные водители. Слишком большой и частый опыт всегда ведет к потере бдительности.
Тогда, в пору предвыборной эпидемии, я был в ударе и напек кучу материалов, от которых заказчики кипятком писали. Рукопожатия шефа, бонусы — и я совсем распоясался. Потерял контроль ситуации. И когда шеф, слегка тупясь и морщась, слегка приглушенным голосом и как бы от себя лично попросил меня разжевать статейку какого-то думского «флажка», я неправильно интерпретировал его поведение. Я подумал, что его нагнули и у него самого душа блюет, и значит можно и нужно шинковать с плеча. Ну я и расстарался — поженил там Фиделя Кастро с Фукуямой и вдобавок подлил по вкусу чистой, рафинированной маниловщины.