Сразу не понравилось мне лицо шефа, когда он меня вызвал.
— Это что? — ткнул он пальцем в распечатку, еще мучительней кривясь и морщась. — Я чего-то не пойму. Какая-то странная депутатская позиция тут получается… Он, конечно, не писатель, но… Ты мне скажи честно, ты сам-то разбирался тут? Ты понял, что депутат хочет конкретно сказать? Время еще есть. Может, тебя к нему послать? Он тебе объяснит на пальцах свою позицию.
И тут меня сорвало. Мы в нормальных были отношениях с шефом.
Я тоже скривил кислую рожу, откинулся и сказал:
— Да мудак он, этот «флажок», тупой мудак и больше никто. Нет и не может быть у него никакой позиции. Это наше дело — сделать ему правильную позицию. Хоть так, хоть раком…
И тут я физически ощутил, что свет меркнет. Сразу отовсюду сжимается. А шеф, наоборот, светлеет и белеет, как от передержки экспозиции.
— Ты оборзел совсем, — почти неслышно и жутко прошептал он. — Я тебя с «белым билетом» пущу. Пошел на…
Я встал, как зомби, и вышел. Пришел в отдел, сел, стал думать. Через четверть часа мне просто принесли трудовую книжку — и все. «По сокращению» — ну, не совсем уж подло, но я чувствовал, что главные санкции, как флажки иного рода, как красные флажки на веревочках, меня потом обложат.
Ну, не знал я, не знал, что этот депутат — новый зять шефа. Не знал, а надо было знать, надо было чаще ходить в редакцию, надо было не бросать курить три года назад, а болтать, как раньше, с бабами на лестнице. Ну, не знал я, что шеф уже какой-то месяц в той же затёвой партии, по его настоянию в нее вступил и потому свои родственные и прочие связи первой свежести не афиширует — газетка-то из числа «независимых». А надо было все это знать!
Вот и все. Вечером я допил водку, сколько ее оставалось в доме, а на следующее утро, затемно, Шеба вытащила меня в сырой и мерзлый мир, который не предвещал мне ничего хорошего. Только неотвратимую необходимость выплатить через неделю очередные алименты, а еще через неделю — очередные взносы по кредитам за квартиру и машину.
Утро, которое всегда мудренее вечера, потому что гораздо злее и циничнее, четко и ясно убедило меня в том, что последние сроки наступают и мне полный абзац, поскольку так уж исторически сложилось, что взять денег в ближайшие пару месяцев неоткуда. Последние шальные гонорары я недавно ухлопал, взяв недельный отпуск и укатив с подругой в Венецию. Знатно погуляли… Попела стрекоза… Гонораров, обещанных-положенных в других редакциях, еще не скоро дождешься. Новый кредит мне не дадут, а одалживаться у друзей… а он — один и сам у меня по «зелененькой» до получки чуть не каждый месяц стреляет.
Попал!
Никакого выхода я не нашел, стал зябнуть и решил только одно — пока больше не пить и еще как следует подумать. Двадцатиминутка была на исходе. Я, даже не осматриваясь, подошел к подъезду, набрал код на домофоне… и чуть было не придавил дверью какую-то белую в пятнах тушку, пихнувшуюся вслед за Шебой.
Вместе с Шебой она прокатилась вверх по лестнице к лифту — и тут мы оба уставились на вожделеющую морду.
На улице я озяб, а в подъезде совсем похолодел.
— Ты откуда взялся? — бессмысленно спросил я молодого кобеля-далматина. Так мент, не тратя сил и злости, только для порядка, может спросить мертвецки пьяного работягу, заткнувшего вход в метро.
— Ты кого привела? — еще более бессмысленно спросил я Шебу, хотя мы оба знали, что ее вины тут ни в чем нет.
Вот уж воистину беда не ходит одна!
Я знал, откуда этот кобель и кто его хозяйка. Кобель-далматин из соседнего квартала, через три двора, которые я прохожу, если иногда иду к метро или от метро домой. Хозяйка выходит с ним поутру, пожалуй, позднее всех тамошних собачников и дальше двадцати метров от подъезда не отдаляется, будто сама на цепи. В одной руке поводок, в другой сигарета. Стоит, не шевелится. Высокая такая, красивая, силиконовая деваха с текучими светлыми волосами от Гарньер или вроде того. Явно модель, какая-нибудь провинциальная «миска», может «Череповец», а может «Нефтеюганск». Есть у нее сапоги под далматина и кожаные джинсы под далматина. До конца теплейшего апреля выходила в норке ниже колен, а потом, по майскому холодку, сразу перешла на топ.
Но эта сигаретная красавица была полбеды. А остальные две с половиной — ее муж. Я пару раз оказывался в их дворе — разумеется, без Шебы — в тот момент, когда красавица, модельно пригнувшись, чмокала его в отбивную боксерскую щеку, и он садился в свой бумер, и непонятно было, как он в нем помещается. Мне казалось, что ветровое стекло должно вспучиваться, подпертое его огромным бритым шаром.