Когда мы были детьми, то каждое воскресенье отравлялись на маяк с пакетом сэндвичей на обед. Пока мы находились там, между нами заключался негласный договор о перемирии. Ни отца, ни его проблем с деньгами (которые быстро становились нашими) – ничего. В одно из таких воскресений, Рэйн сказала моему отцу, что мы направляемся туда ровно в тот момент, когда у него были проблемы с фильмом, над которым он работал. Отец быстро решил, что маяк приносит неудачу. Он зашел настолько далеко, что попросил Рейн туда не ходить.
Тогда я впервые услышала ее отказ. Рэйн напомнила отцу, что мы ездили на маяк задолго до того, как его правила были придуманы и, между прочим, он ездил с нами. Что, возможно, невезение заключалось не в том, что мы туда направлялись, а в его несобранности.
Отец, похоже, был обескуражен этим аргументом. Когда мы направились на маяк, он даже поехал с нами. А если быть точнее – мой отец подбросил нас туда. Потому что по пути у него неожиданно возникла какая-то идея, из-за которой он должен был немедленно вернуться домой. Кроме того, по воскресеньям у него, было правило: как можно больше времени проводить вне улицы. Вероятно, он не хотел рисковать и нарушать его.
Рэйн победила. Но от этого не стало легче убедить ее в том, что безумие отца могло заманить ее в ловушку. Когда я сказала ей, что она должна была просто объяснить ему, как все обстоит на самом деле, то она, всплеснув руками, ответила: «Это принесет тот же результат. Я просто сохранила свой маяк в безопасности». Ее никто не вынуждал оправдывать средства, благодаря которым она это сделала – не в ее любимом месте; не в том месте, где мы обещали не сражаться друг с другом.
Так что, сейчас, было немного странно находиться там с ней и ее дочкой, так много лет спустя – когда мы не были даже близко к тому, чтобы спорить из-за отца. И не особенно хотели наверстывать упущенное.
Мы сидели на скалах, с Сэмми между нами, и уплетали пирог с арахисовым маслом, который сделала Рэйн.
Если для вас пирог с арахисовым маслом звучит как нечто изысканное, и вы думаете о профессиональном сочетании взбитого арахисового масла и хрустящей корочки домашнего теста, то это не тот случай. В пироге Рэйн арахисовое масло было набито в углубление кекса и смешивалось с перемолотыми бананами и шоколадной крошкой. Старая школа. Это даже не пирог. Она была холодна к процессам приготовления пищи, и если бы он подвергся дегустации, то получил бы звание как «Самый сладкий арахисовый пирог, который вы когда-либо пробовали».
В детстве ее пирог с арахисовым маслом был для меня лечением от всех болезней, и я сочла жестом доброй воли, когда она вытащила его из сумки.
У меня не хватило духу сказать ей, что он был приготовлен неправильно. Шоколадные куски были горькими, бананы – слишком спелыми или недостаточно спелыми, арахисовое масло – немного подпорчено. Может ли арахисовое масло киснуть? Видимо, у Рэйн – да.
Сэмми прикончила второй кусочек:
–Здорово, мам.
Рэйн дочиста вылизала обертку от пирога:
–Довольно, неплохо, правда?
Не желая казаться неблагодарной, я с энтузиазмом кивнула. И попросила еще кусочек.
–Мама, могу я спуститься к воде? – спросила Сэмми.
–Валяй,– сказала Рэйн. – Только не уходи далеко.
Сэмми побежала вниз по склону, и казалось, что она направляется к группе детей, которые ели пиццу. Но вместо этого, она свернула от них в сторону и начала собирать цветы в полном одиночестве.
Я посмотрела на Рэйн.
Она подняла руки, чтобы остановить меня:
–Не говори этого.
–Я просто сижу здесь и ем пирог.
–Я знаю, что у нее мало друзей, – сказала она.– Она другая.
–Это хорошо, – сказала я.
–И я так думаю.
Она оглянулась, застав меня играющейся с оберткой.
–Что ты делаешь?
–Наслаждаюсь моментом.
Она посмотрела на меня, пытаясь решить, стоит ли мне верить.
–Во всяком случае, у меня в детстве никогда не было много друзей. И со мной все хорошо.
Был ли это хороший момент, чтобы сказать ей, что это спорно?
–Я считаю, что Сэмми фантастическая, – сказала я.
–Значит, у меня нет аргументов.
Она вновь посмотрела на меня. Но ее взгляд был полон чего-то, что я с трудом поняла. Благодарность.
–Ну, ее советник... Эта женщина, которая управляет лагерем. Должна сказать, она так не думает.
–Кэтлин? – спросила я.
Она кивнула:
–Кэтлин. Я имею в виду, она думает, что Сэмми великолепна, но она обеспокоена...
–Чем?
Она покачала головой:
–Я не знаю...
Я затаила дыхание, не желая прерывать ее. Не желая, чтобы она остановилась, когда поняла, что может довериться мне.
–Кэтлин думает, что Сэмми нужны точные постановки задач, чтобы преуспеть. Чтобы достичь ее потенциала. И я тоже слышала об этом от своих учителей, поэтому в следующем году я отдам ее в частную школу в Ист-Хэмптоне.
Частная школа. Хорошие школы стоили пять тысяч долларов, чтобы попасть туда. Вот почему она продала дом.
–Так в чем проблема?
–Она думает, что местная частная школа не поможет. Кэтлин хочет, чтобы я отправила Сэмми на перспективную программу этой осенью. Она никогда никого не рекомендует, но она это сделала для Сэмми. И она прошла.
–Это здорово.
–Нет ничего хорошего. Это в Нью-Йорке. Я никогда не смогу потянуть подобное.
В Нью-Йорке были квартиры. И были рабочие места в других отелях. Разве она не обязана сделать всё, чтобы Сэмми получила лучшее образование, которое она только могла и дать ей место, где она заведет друзей?
Но Рэйн не собиралась оставлять Монток. И я не собиралась убеждать ее, что она должна. Это было сражение, в котором, если бы я столкнулась с ней – я бы ее потеряла.
–И Томас мне не помогает, – сказала она. – Он так впечатлен программой. Любит говорить о том, как семьи ради своих детей переезжают в Калифорнию.
–Похоже, он пытается поддержать.
Она повернулась ко мне:
–Есть лишь один способ поддержать меня: молчать.
Я кивнула, зная, что это единственный способ, который я могла бы здесь принять. Если бы она не была без ума от Томаса, которого она любила, то превратилась бы в фурию от слов, сказанных мной.
–Мне просто не хочется, чтобы он рассказывал мне, будто он и я тоже могли бы это сделать, – сказала она. – Как будто речь идет о нас двоих. Дело в том, что мы здесь живем. Прямо здесь.
Она показала на себя, как будто ставила на всем крест. Как будто люди не передвигались все время. Она даже не хотела этого слышать.
Поэтому я посмотрела на береговую линию, на воду, ударяющуюся об камни, позволив оставить за Рэйн последнее слово.
И тут я увидела ее. Мередит. Замерев, я присмотрелась.
Она шла по краю воды, один ребенок был у нее на руках, двое крутились у ног. На ней были черные брюки, которые она никогда не снимала. И она говорила по телефону – с Райаном? – громко смеясь.
Я попыталась отдышаться. Было что-то в том, чтобы видеть ее здесь. Это вернуло забытые воспоминания: Райан и Нью-Йорк, ночь вечеринки, тот ужасный взгляд, который Мередит мне подарила, когда выбежала за дверь.
Пирог перевернулся у меня в желудке.
Я попытался игнорировать это. И игнорировать свои чувства. То, чего я не ощущала, по крайней мере, с ее точки зрения. Вина. Я чувствовала себя ужасно из-за Дэнни. И мне было жаль, что я когда-либо касалась Райана. Но теперь, глядя на Мередит с ее детьми, даже когда она грубо разговаривала с ними, превышая громкость двух децибел – меня охватила вина. Это было лишь немногое, что я могла сделать: пойти и извиниться перед ней.