Он пробормотал едва слышно:
— Монастырь...
— Какой монастырь? Говори! Время не терпит!
— Монастырь на горе Фоскаос...
— А Ника, где она?
Он приоткрыл веки, и в его лихорадочно блестящих глазах отразились маленькие облачка нового утра.
— Какая Ника? Что вы хотите сказать?
Честное слово, он был не в курсе! Надо его довезти до медпункта. Я присел, чтобы взять его на руки,. но в этот момент он выдохнул «рррха» и откинул копыта.
Шум заставил меня повернуть башку — на некотором расстоянии появились двое рыбаков. Это был неподходящий Для созерцания бесконечности момент, я кинулся к рулю «роллса» и отчалил.
Глава X, в которой я веду себя скорее как преступник, чем как комиссар
Чертовски паршиво встретил меня комиссар Келекимос! Мог ли я думать, что он отнюдь не такая уж добрая душа!
Скрестив руки за спиной, надвинув фуражку до бровей, он расхаживал взад-вперед и говорил, а я размышлял, мрачный свидетель.
— Не думайте, что ваш статус иностранного коллеги защитит вас, — с пеной у рта говорил он, чудесным образом заимев вдруг обыкновение изъясняться на моем родном языке. — Не надейтесь, что я буду щелкать пальцами и говорить, чтобы вас отпустили после того, как вы изнасиловали внучку видного дипломата и убили ее шофера!
— Послушайте, Келекимос...
— Называйте меня «господин комиссар»! — проревел он.
— Послушайте, господин комиссар. Полис сама, как говорится, а холуя ее я пристрелил в качестве допустимой меры самозащиты!
Он ответил, краснея:
— Ну да, она так сама... что ее нашли связанную и засунутую в ванну! А рыбаки, внушающие доверие, видели, как вы стреляли в шофера!
— Я настаиваю на том, что сказал, господин комиссар! — напирал я, — Скажу больше: Полисы замешаны в историю с похищением Ники.
Он подпрыгнул.
— Как!
— Это правда. Два моряка с «Кавулома-Кавулоса» высадились в Афинах под ложным предлогом. Они провели двадцать четыре часа в госпитале и позвонили Полисам, чтобы те за ними приехали. Перевозкой занимались Александра Полис и шофер. Более того, вы должны были найти в багажнике «роллса» ружье с оптическим прицелом. Легко удостовериться, что оно было в ходу, использовалось этой ночью. Разве это такая вещь, которую обычно находишь в автомобиле?
Мои заявления не произвели особого впечатления на комиссара Келекимоса.
— Из-за того, что мадемуазель Полис знакома с двумя моряками с «Кавулома-Кавулоса», вы полагаете, что должны были ее насиловать и связывать по рукам и ногам? Оттого, что в багажнике машины оказалось ружье для охоты на серн, вы считаете, что должны застрелить шофера? Сожалею, но я ничего не могу сделать для вас, дело должно следовать своим чередом.
— А Ника тоже — следовать своим чередом?
Это его задело.
— Мы найдем ее! — заявил он.
— Тогда вам придется здорово попрыгать, а то, как только мир узнает обо всем, ваша репутация будет похожа на мусорную урну!
— Не беспокойтесь о моей репутации, подумайте лучше о своей! — парировал он. — Я по крайней мере не обвиняюсь в изнасиловании и убийстве!
Я находился в большом вонючем темном помещении, полном полицейских в форме и в штатском. Эти сволочи надели мне наручники и, не особенно церемонясь, с помощью второй пары наручников сцепили меня со здоровым детиной, небритым, воняющим чесноком, потными ногами и полицейским участком.
Все расплылось, перемешалось, и я вышел из положения, забывшись сном!
Знакомый, любимый, обожаемый голос глубокого, звучного тембра вывел меня из забытья.
Он говорил, этот голос, с горячностью и страстью.
— Что же, никто в этой лавочке ни бум-бум по-французски, ребята? Когда турист хочет что-то узнать у полицейского, ему что, сначала переводчика надо искать?
Если бы я услышал «Адажио» Альбинони, Пятую симфонию Бетховена или «Волшебную флейту» Моцарта, мой слух не был бы столь очарован. Берю здесь! Берю в Афинах! Берю в комиссариате! Прямо как в театре! Чистое чудо! Хотя как знать, может, и в самом деле чудо, нет? Может, мне снится? Надо проверить... Я ущипнул себя, как рекомендуется в таких случаях. Нет, все в порядке.
— Привет, Жирдяй, — прошелестел я сквозь зубы.
До Берю доходит всегда не сразу.
— И поскольку я ваш собрат, — продолжал он, — я надеюсь, что вы будете пошевеливаться и что... — Тут он вдруг понял, что кто-то говорит с ним по-французски, и вздрогнул. Он воззрился на меня, сомневаясь всеми своими пятью чувствами.
Я стал напевать, как бы и не обращаясь к нему, на мотив «Если ты не хочешь, то не надо»:
«Не делай такую рожу, Жиртрест,
Я тут крепко сел в лужу.
В результате одной передряги
На меня нацепили эти браслеты,
Поскорей предупреди Старика,
Что я влип в западню,
Скажи, что я напал на след
Ники Самофракийской.
И скорей, скорей, скорей
Пошевеливайся!»
Он чертовски умеет владеть собой, этот Берю. Он фыркнул носом, возвышаясь в своих зеленых башмаках на толстых волосатых ногах, одернул бермуды в красно-синюю полоску, провел рукой по вырезу своей желтой рубашки-поло, украшенной оранжевой ракеткой, наконец, приподнял фиолетовую полотняную кепку с длинным зеленым козырьком, которая делала бы его похожим на жокея, будь он на восемьдесят кило полегче.
— Итак, now[10], господа and gentlemans[11] я возлагаю на вас заботу о том, чтобы сделать все необходимое и найти мой «Кодак». Вы понимаете, что это значит? Турист без «Кодака» все равно, что телячья голова без винегрета! Remeber de my name[12]: Берюрьер, Бе-бе, рю, рьер! Я буду в отеле Антигоны и Ануя, вместе взятых. Поцелуй деткам и до свидания!
И он вышел, оставив всю полицию в удивлении, беспокойстве и нерешительности.
Разом стало легче дышать, это уже пахнет получше, Сан-Антонио. Когда вам улыбается удача, вы чувствуете себя чертовски уверенно! Его Жирдяйство немедленно позвонит Бритому Ежику, а тот сдвинет небо, землю, воду, газ и электричество на всех уровнях, чтобы вытащить меня из переделки, в которую я влип.
Я взглянул на часы, которые висели в комиссариате. Поскольку цифры на циферблате греческими не были, можно было понять, что десять часов. Сколько мне еще торчать в этом зловещем углу?
Глава XI, в которой Берю превосходит сам себя!
Вход в полицию был окружен довольно внушительной толпой. Зеваки с любопытством глазели на «роллс» и на «черный ворон», ощущая весь анахронизм соединения этих двух машин. Когда появился я, прикованный к своей обезьяне, поднялся враждебный рокот. Перед тем, как мне подняться по лесенке, нас с гориллой расцепили, поскольку индивидуальные камеры фургона не вмещают больше одного, ну в крайнем случае полутора человек зараз. Как только меня отцепили, произошло кое-что неожиданное: раздался взрыв, и языки пламени стали лизать, обволакивать фургон. Огонь начал виться и в толпе, которая смылась со сверхзвуковой скоростью. Прохожие, зеваки, полицейские в форме и в штатском — все устремились в разные стороны, пытаясь побить рекорд на десять тысяч метров.
Я стоял как вкопанный около лесенки, думая, что же это все значит. Поскольку я задался этим вопросом посреди пылающего пожара, мои размышления быстро приобрели жгучий интерес.
— Ты ждешь метро или поджариваешься до хрустящей корочки? — проревел голос Берю.
Черт побери! До меня дошло, что этот внезапный пожар — маневр моего приятеля Александра-Бенуа. Как же он пришелся кстати!
Я выпрыгнул из фургона. Тачка Жирного была здесь, дверца открыта. Я бросился внутрь, не размышляя над тем, что этим я усугублю свою вину.
Жирный рванул с места, надо было видеть Берю, его кепку, надвинутую на брови, толстую задницу, распластавшуюся на сиденье. Бермуды, казалось, того и гляди лопнут на его ягодицах, стремящихся завоевать себе полную свободу.
— Ты болван, Жирный, — задохнулся я, — Подобные штуки будут тебе стоить Бастилии, я обвиняюсь в изнасиловании и убийстве!