— Можно попросить в кабину господина Кессаклу, который сейчас должен быть в холле? — попросил я. Меня попросили подождать и не вешать трубку. Я услышал как гундосит громкоговоритель. Кессаклу выскочил из своей засады и засеменил в глубину холла. Момент, чтобы улизнуть! Я скатился вниз по лестнице и бросился во входной тамбур.
На остановке перед Паласом как раз были такси.
— Госпиталь Конокос! — приказал я.
Ну меня-то вы знаете! Я действовал инстинктивно. Я очень чувствителен и импульсивен. Я догадываюсь, что должно случиться за несколько минут до того, как это происходит. Так, едва ступив на порог госпиталя, я уже знал, печенкой чуял, что моей парочки здесь уже нет. И действительно, сестра в приемном покое открыла мне (по-английски, поскольку по-французски она не могла сказать ничего, кроме «Снэк-бар», «тир-рум» и «гамбургер-стейк»), что указанные Олимпиакокатрис и Тедонксикон покинули больницу на следующий день после того, как в нее попали. Понятное дело. Я выразил желание поговорить с врачом, который их пользовал. К счастью, он был еще здесь. Это был молодой медик, только что сменивший белый халат на городской костюм. Атлетически сложенный симпатичный парень. Он легко вспомнил моряков с «Кавулома-Кавулоса», и ироническая улыбка осветила его загорелое лицо. К тому же он говорил по-французски, что еще увеличивало его природное обаяние.
— У меня создалось впечатление, что они просто сачки, симулянты, — сказал он мне.
— Почему, доктор?
— Эта их знаменитая рвота проистекала от большого приема ипекакуаны, рвотного корня. Я предполагаю, они просто хотели сменить судно, сойти на берег и нашли это средство...
Все это замечательно укладывалось в мою головоломку, не так ли, юные любительницы своего Сан-Антонио?
Я поблагодарил доктора и потер двумя пальцами висок. Я считал, что мне бы следовало рассказать своему коллеге всю правду, чтобы он бросил силы полиции вдогонку двум матросам.
Безрассудно пытаться зацапать их в одиночку, в незнакомой стране, не зная языка.
Я почувствовал за спиной взгляд и вышел из неподвижности. Сестра приемного покоя следила за мной с вожделением своими влажными глазами. Ей нравилось смотреть, как я стою и шевелю мозгами на покрытом циновками полу приемного покоя. Она улыбнулась мне. Я вежливо показал ей свои тридцать два, покрытых эмалью «Диамант». Всегда стоит послать улыбку даме, тем более она совсем недурно скроена, эта афинянка. У нее была фигура в виде покачивающейся заглавной буквы S. Мне такие довольно-таки нравятся.
Я заметил, что из-за своего застекленного бюро ей открывается хороший обзор входа в госпиталь.
— Извините меня, — начал я, — но, может быть, вы видели, как моряки, о которых идет речь, уходили из госпиталя?
Она отвечала, что да, видела.
— Они уходили пешком?
— Нет, их кто-то ждал в машине.
— Значит, о времени их ухода было известно заранее?
— Они позвонили по телефону прямо перед уходом.
Я приблизился к ее конторке. Улыбка моя становилась все более игривой, и она прямо покрылась испариной. Вы не представляете, какое впечатление я произвожу на дам, когда применяю свой прием очарования номер 22-бис.
— Вы прекрасны, как сама Греция, — проворковал я.
Я предпочел бы, конечно, охмурять ее по-французски, поскольку мой арсенал на этом языке лучше всего. Она зарделась, как пион.
— Мерси.
Я применял политику дашь на дашь. Стиль: я тебе что-то шепчу в экстазе, ты мне рассказываешь факты.
— А скажите, очаровательница...
— Что? (На самом деле, поскольку мы болтали по-английски, она сказала «what».)
— Месье, который ожидал моряков...
— Это была дама...
— Вот как? — удивился я.
— И даже молодая дама... Блондинка... Хорошо одетая. У нее был шофер... Машина — «роллс»...
Я покатился со смеху. Она не поняла, а я воздержался от объяснений. Только потому, что мне нечего от вас скрывать, я открою вам причину своего веселья. Во-первых, я нахожу забавным, что двух простых матросов ожидает дама, имеющая «роллс» и шофера, потом, и в особенности, я вспомнил, что эмблемой «роллс-ройса» служит не что иное, как Ника Самофракийская!
— Вы не припоминаете номера машины?
Ее красивые миндалевидные глаза стали круглыми, так же как и ее губы, пупок и левая рука.
— Конечно, нет!
— Постойте, вы мне сказали, что, перед тем как выйти, один из моряков попросил номер телефона...
— Да.
— У кого?
— Ну, у телефонистки, — поведала мне прекрасная эллинка. Говоря это, она показала мне на полную толстомордую даму в соседнем застекленном помещении. У той были наушники и куча красных клавиш в черных отверстиях. Я наклонился к своей хорошенькой собеседнице.
— Если вы достанете мне номер телефона, который заказывал моряк, мое сокровище, я предложу вам изысканнейший ужин после службы...
Ее пионовый румянец мигом сменился сливочной бледностью.
— У меня есть жених, — возразила она.
Ну, такой ответ — возражение только с ее точки зрения, но ни в коем случае не с моей.
— И он должен ждать вас?
— Он проходит военную службу.
— Тогда вы мне покажете его письма, я проведу для вас графологический анализ его характера, это может вам быть полезным.
Сливочную бледность во мгновение ока сменила наливная роза.
— Я постараюсь добыть для вас эти сведения, — сказала она.
Она прошла в соседний аквариум. Я видел, как наводит дипломатию моя любезная дамочка. В общем-то у нее все довольно неплохо, а сверх того, кое-что еще и хорошо!
Объемные формы, да и голова не оставляет желать лучшего. Загорелая брюнетка, ясный взгляд, хорошо вылепленные губы... Все-таки жизнь — занятная штука. Лишаться чувств, млеть от хорошенького личика — однако, а почему бы и нет? В конце концов, что это такое, морда, физиономия? Пара студенистых глаз? Пара ноздрей, пара ушей, рот: иначе говоря — дыры, да!
Человек посвящает свою жизнь дырам, выходит так. Он тяготеет к отверстиям, более или менее чистым, и так в течение всего его существования. Противно об этом думать...
Телефонистка листала тетрадь, скрепленную проволочной спиралью.
Она была преисполнена доброй воли, одного взгляда на Сан-Антонио было довольно, чтобы пробудить ее рвение.
Она слюнявила указательный палец, переворачивала страницы, изучала строки записей. Я увидел, что она что-то говорит. Она что-то нацарапала на клочке бумаги. И моя любезная посланница вернулась, сияя, как улей, полный меда.
— Мы нашли, — сказала она. — Вот!
Беря клочок бумаги, который она мне протянула, я уцепился ей за руку.
— Вы выиграли, очаровательница, — сказал я. — За мною ужин. Когда у вас заканчивается служба?
— В полночь, — призналась она.
— Тогда я позволю себе заехать за вами.
— Не сюда, мне надо зайти домой, переодеться.
— Где мы найдем друг друга?
— В ресторане.
— Укажите мне все хорошие, какие есть здесь, у меня есть крупная сумма на личные расходы.
— Вы знаете Плаку?
— Это ваш друг?
Она засмеялась:
— Это квартал в Афинах. Что-то вроде вашего Монмартра. Там есть ресторан, который называется «Боданинос», все таксисты его знают. Встреча в час ночи.
У меня было впечатление, что она запихнула воспоминание о своем женихе в нижний ящик ночного столика, эта крошка, вы не находите?
— Минута в минуту, мой маленький ангел, ведите хорошо прием в ожидании того, как я буду принимать вас.
Глава VII, в которой охота за мужчиной становится охотой за женщиной
Выходя из госпиталя, я вспомнил, что не спросил ее имени. Впрочем, я восполню эту лакуну несколько позже.
Я зашел в забегаловку, чтобы опрокинуть стаканчик белого вина, настоянного на камеди. Приятели мне о нем много рассказывали. Я нашел это пойло отвратительным, посоветовал бармену вылить его в сортир, а потом кинулся к телефонной книге. Она хоть не утоляет жажды, но и блевать с нее не тянет. Я получил следующие сведения: Димитро Полис, 41, Площадь Короля Крадоса I.
Туда меня доставило такси, это был жилой квартал. На моих наручных часах прозвонило десять, в этом районе царила тишина. Богатые дома, окруженные греческими садиками, следовали один за другим вокруг площади Короля Крадоса I. В этом уголке было полно посольств и объятий в тени пальм на площади: влюбленным нравилось это укромное место.