— Поттер, ты опаздываешь, — Малфой появился из коридора, ведущего к спальням. — Впрочем, я тоже. Привет, Грейнджер.
— Кгхм… — картинно закашлялся Гарри.
— Гермиона, — тут же поправился Малфой. — Прекрасно выглядишь.
— Спасибо.
Обменявшись таким образом вежливостями, она и Драко Малфой застыли друг напротив друга. Что дальше делать или говорить, Гермиона не знала. Ясно, что хорошее отношение Малфоя навязано ему Гарри. Они это понимали оба, и, видимо, Малфой тоже чувствовал себя довольно неловко из-за этого.
— Гермиона беспокоится, не вляпались ли мы в историю, — решил разрядить обстановку Гарри. — Я подумал, может, ты как-то ее успокоишь?
— В двух словах могу, — пожал плечами Малфой. — Северус Снейп завещал мне свой дом. В подвале есть тайник, естественно, зачарованный. Чтобы его открыть, нужно вставить в специальную выемку некий предмет. Мы его ищем.
— Оу… — это единственное, что смогла сказать Гермиона в ответ на вываленную на нее тайну.
— Вряд ли там что-то запрещенное, — поспешил заверить Гарри. — Драко надеется на мемуары, ну и я… тоже.
То, каким тоном было сказать это «тоже», не оставило сомнений, что Гарри надеется найти воспоминания о родителях.
Охота за сокровищами — настоящее приключение. Раньше Гарри непременно бы занимался чем-то подобным вместе с ней и Роном. Но сейчас его партнером по понятной причине был Малфой. И она осознала, что немного завидует им обоим.
— Ладно. Я поняла. Я не буду беспокоиться. Но вы больше не будете нарушать школьные правила, ясно? — строго сказала она.
— Чтоб мне флоббер-червя сожрать, — бодро пообещал Гарри.
— Тогда я пошла, — Гермиона на всякий случай окинула этих двоих подозрительным взглядом.
— Может, Тео с собой заберешь, пока в него все младшекурсницы не влюбились, — рассеяно предложил Малфой.
— Кстати, Гермиона говорит, что Тео по мальчикам, — доверительно прошептал Малфою Гарри.
— Да ну? — Малфой вскинул брови. — Не замечал.
— Я не так сказала. И вообще, это мне сказала Дафна Гринграсс.
Все трое посмотрели на Тео, он читал книгу, младшекурсницы вокруг него, притихнув, его рассматривали.
— Он ко всем холоден, — задумчиво заметил Малфой. — Вообще людей не особенно любит. Хоть и не возражает против их близкого присутствия.
— Почему он такой? — Гермиона на секунду забыла, с кем говорит, и вопрос сам сорвался с губ.
— Я точно не знаю, отец, говорит: puni d’être né.
— А нормально обьяснить можно? — спросил Гарри.
— Наказан за то, что родился, — перевела Гермиона, не решаясь взглянуть на Малфоя.
Тот краткий миг, когда они, стоя по обе стороны от Гарри, понимали друг друга, закончился, оставив после себя странное ощущение сна наяву.
— Знаете, — Гарри нервно рассмеялся. — Если бы меня вот так же стояли и рассматривали — я бы тоже не очень любил людей.
— Пропустим обед? — предложил Малфой.
— Угу.
Не успела Гермиона что либо возразить, как эти двое оставили ее одну посреди слизеринской гостиной. Пришлось сделать вид, что она пришла за Ноттом. Рон будет рвать и метать. Она это уже представляла. Вот как она объяснит, что вовсе не виновата, что они с Тео пришли на обед вместе?
Нотт пришедшей Гермионе был непривычно не рад. Он даже не улыбнулся на ее приветствие.
— Нужно поговорить, — заявил он таким тоном, как-будто некролог зачитывал.
Первая мысль Гермионы была о том, что он все-таки заметил их в коридоре и теперь будет объяснять, почему так себя вел. Точнее, врать. Потому что единственное объяснение Гермиона и так знала: Теодор Нотт вовсе не добрый милый мальчик, он слизеринец, который пойдет на все, чтобы добиться желаемого. Даже если для этого придется запугивать и заставлять.
— О белых мантиях? — спросила Гермиона. — О том, как ты угрожал Панси, или есть еще что-то?
— Еще что-то, — выдохнул Нотт. — Пойдем.
Идти Гермионе не хотелось, точнее, ей хотелось развернуться и уйти. Но она сделала над собой усилие. Если Нотт «еще что-то» натворил — она должна об этом знать.
— Хорошо, но не забудь, через двадцать минут мы должны быть на обеде.
— Мне хватит, — пообещал Нотт и, бесцеремонно схватив Гермиону за руку, потащил за собой. В спальню. Гермиона никогда не была в слизеринских спальнях, поэтому с минуту осматривалась. Нотт ей не мешал. Он стоял, прислонившись к двери спиной, и молчал. Его взгляд блуждал по потолку, который он, видимо, находил очень интересным.
— Ну? — поторопила Гермиона, придя к выводу, что спальня ничем примечательным от гриффиндорских не отличается.
— Про белые мантии ты уже откуда-то знаешь, так что это сократит разговор.
— Меньше бы орал в коридорах — меньше бы другие знали о твоих делишках, — раздраженно пояснила Гермиона.
— А, вот оно что, — Нотт усмехнулся. — Не стану оправдываться за это. И я думаю, ты никогда не считала меня хорошим парнем.
— Ты тянешь время. И отойди от двери, пожалуйста. Мне приятно знать, что я могу уйти в любой момент.
— Не можешь, — Нотт не двинулся с места. — Ты не уйдешь, пока мы не поговорим.
Гермиона аж задохнулась от такой наглости. Что он себе позволяет? Вот каково их раскаяние?
— И что, будешь угрожать мне?
— Нет. Я же не идиот. Присядь.
Гермиона не двинулись с места. Ее так и подмывало достать палочку, шибануть Нотта ступефаем и пойти к Макгонагалл.
— Ладно. В общем, ты знаешь, что я хочу заставить весь Слизерин одеться в белое на день памяти, в знак раскаяния, и ты наверняка знаешь, что директор нашла эту идею хорошей.
— Ближе к делу, — поторопила Гермиона.
— Я сказал Макгонагалл, что это придумала ты.
— Что ты сделал? — Гермиона решила, что неправильно поняла. Потому что если она поняла правильно, то Нотта даже прибить за такое будет мало.
— Если бы я сказал, что придумал это сам, директор не позволила бы. А без ее одобрения затея обречена на провал.
— И ты соврал? Прикрылся мной?!
— Да.
— Да?! Ты мог бы хоть обсудить это со мной!
— Если бы я обсудил, ты бы согласилась?
— Нет, конечно, я понятия не имею, что ты задумал. Как я могу согласиться?
— А если ничего? Если все так и будет, если все слизеринцы сожалеют?
— Как минимум Паркинсон не сожалеет.
— Она сожалеет больше всех. — Нотт сделал два шага к Гермионе и, взяв ее руку, приложил к своей груди. — Каждый из нас сожалеет. Мы очень зависимы от общественного мнения. Да, нам нравилось, что нас побаиваются и недолюбливают. Это льстит и дает ощущение собственной значимости. Но теперь все по-другому, нас ненавидят. Нас отвергли. И это нас угнетает. Этого мы боимся. Что мы будем делать после выпуска? Запремся в разоренных поместьях? Думаешь, об этом мы все мечтали? А что будет с теми, кто выпустится после нас?
— Почему ты говоришь «мы», тебя здесь не было, — Гермиона попыталась выдернуть руку, но Нотт держал крепко. Она чувствовала, как бешено бьется его сердце, и от этого становилось не по себе.
— Если бы я мог остаться — я бы остался.
— И на чьей бы ты был стороне, позволь узнать? Уж явно бы не пошел против своего факультета!
— Конечно не пошел бы. Но не потому, что считаю то, что делали Пожиратели, правильным. А потому что слизеринец должен быть в Слизерине.
— Еще скажи, что каждый так думал, поэтому слизеринцы поддерживали Кэрроу.
— Я не знаю, как думал каждый тогда, но я знаю, что они думают сейчас. И сейчас они все страстно желают быть хоть и гадкими змеями, но своими змеями.
— Тогда почему все они не извиняются за то, что сделали? Почему никто не подошел к Невиллу и Симусу и не сказал, что им жаль?
— Потому что мы гордые и боимся выглядеть жалко. Потому что мы судим по себе и боимся быть униженными.