– Только не сегодня. Поезда отменены.
Зараза. Я и забыла про отмену из-за всех этих бесплатных бокалов, мистера Зубы и тошноты… О боже, мистер Зубы…
– Тебе повезло, что я как раз еду на юг, – продолжает она.
Она всегда подчеркивает слова «на юг», как будто напоминает о покинутых мною северных корнях. Только я ничего не покидала – мы из Лемингтон-Спа.
И это Мелисса. Моя сестра.
– Значит, вот как ты пудришь носик, – продолжает она, и мне на мгновение кажется, что она говорит в буквальном смысле. – Так что же случилось ночью? Напилась одна?
– Нет, – отвечаю я, слишком поспешно. – Со знакомыми.
– И кто твой «знакомый»? Текила?
– Нет! – отрезаю я, а затем добавляю тихо: – «Шираз»…
Она усмехается, сверкая ямочками.
– Что?
– Что? – передразнивает она меня с невинным взглядом – ни дать ни взять херувим Ботичелли – и тут же тычет пальцем. – Кстати, у тебя блузка надета наизнанку. И кусочки моркови там, где должен быть вырез между грудями.
Она указывает на свое впечатляющее декольте, словно подчеркивая мое несовершенство в этой области.
– О, вот черт! – я начинаю стряхивать с себя куски… неизвестно чего именно. – Просто небольшое похмелье, вот и все.
– Правда? Потому что мужчина на входе сказал, что я «могу забрать ту сумасшедшую леди из номера 204», а круги у тебя под глазами говорят, что дело тут не в одном безумном вечере. Они говорят, – тут ее голос повышается: – «О, привет! Меня зовут Элис. Я работаю все дни напролет, и у меня уже едет крыша…»
– Это мои глаза так говорят?
– Да, так и говорят, – кивает она, как будто снимая с себя ответственность за то, что мои глаза предают меня и разбалтывают всем правду о моем психическом состоянии.
Если бы я была фотографией, она сейчас пририсовала бы мне усы и монокль…
Я щипаю переносицу, не зная, плакать мне или смеяться.
– Послушай, – продолжает она, – как насчет того, чтобы одеться как следует и испытывать экзистенциальный кризис в дороге? Цены на парковку тут космические…
Будучи не в состоянии пререкаться, я срываю с себя пропитанную рвотой одежду и надеваю единственную альтернативу – десятилетнюю юбку, в которой ходила накануне. Потом стараюсь нанести достаточно макияжа, прежде чем в порыве безумия не спрашиваю Мелиссу, хорошо ли я выгляжу.
– Ты выглядишь, как будто вот-вот скажешь: «Вы тоже можете зарабатывать в сфере недвижимости», – произносит она тоном из американской рекламы.
– Спасибо. Теперь я чувствую себя более уверенной, чтобы спуститься и предстать перед миром, – бормочу я.
Просто потому что я еще не начала закупаться в магазинах под маркой «Мне все равно» с эластичными поясами и бесформенными балахонами. Интересно, кто там умер и назначил ее мэром города моды?
Я упаковываю свои туалетные принадлежности со столика, а пропитанную рвотой одежду распихиваю по разным шапочкам для душа, бесплатно предоставленным гостиницей, чтобы они не перепачкались еще больше друг о друга в моей сумке. Затем, завернув их на всякий случай в дополнительный слой салфеток, застегиваю молнию и выхожу.
Я избегаю зрительных контактов, пока не завершаю свой путь позора, и вздыхаю спокойно, когда мы оказываемся в спасительном полумраке подземной парковки. Меня подводят к некогда белому пикапу, который, очевидно, и должен стать моей колесницей, и очищают пассажирское кресло от конфетных оберток, старых газет («Собака любит ездить спереди») и наполовину съеденного пирожка.
– Боже, ну и запах, – фыркаю я.
– Великолепный, хочешь сказать? – отзывается она.
– Запах диабета второго типа, – бормочу я.
– Сочту это за похвалу. Ну не пропадать же добру, – она засовывает остатки пирожка себе в рот. – Что?
– Ничего. А ты… неплохо выглядишь.
– Спасибо. Мое тело – это «месть за расставание», – бормочет она сквозь комок слоеного теста, слегка покашливая. – Жру теперь, как Элвис после Рамадана.
Я киваю, словно это все объясняет. Теперь я стараюсь не расспрашивать ее о личной жизни, предполагая, что если случится что-то важное, то она сама мне расскажет. На самом деле, если случится действительно что-то важное, то она расскажет об этом всем. Наверняка под «расставанием» подразумевается разрыв с каким-то бедолагой, который относился к собакам с недостаточным уважением или у которого обнаружилась аллергия к лошадям. Или к «домашним кроликам». При мысли о кроликах я невольно содрогаюсь. («Ты знаешь, что кролики едят собственное дерьмо?» – спросила я ее однажды, прочитав об этом в интернете[7]. «И че?» – был ее ответ.)
7
А также голые землекопы, шиншиллы, горные бобры, слонята, детеныши бегемотов, орангутанги и макаки-резус, как утверждает «Корнеллский ветеринарный журнал».