Про этот домик почему-то сразу стал моим, его приятно было украшать и улучшать, тем более что такой созидательный процесс не требовал ни денег, ни долгого ремонта, ни, даже (о чудо!), времени. Возможно, я немного переборщила, но ведь надо же было потренироваться!
Василий на первые эксперименты глядел очень внимательно, но потом ему это надоело, и он только неодобрительно считал новые комнаты, а я подумывала о тренажерном зале.
— Ну, как скажешь. — Ради этого похода помощник был согласен на любой каприз. — Тогда пойдем!
— Что, прямо сейчас?
— У нас, если честно, мало времени. — Мой почти-кот беспокойно посмотрел в окно. — Надо успеть все сделать до захода солнца, встречать там Черный Рассвет не стоит.
Я решила дальше не расспрашивать, а то раздумаю еще идти, поэтому просто встала посередине комнаты и вопросительно взглянула на помощника.
— Ну, и чего я должна для этого сожрать?
— Нет, — Василий усмехнулся, — ты же Яга, а значит сама — главный механизм, так сказать. Тебе достаточно… — он извлек откуда-то ужасно безобразную старую палку, — … просто стукнуть клюкой в пол и пожелать, чтобы избушка повернулась. Вот и все.
— А зачем тогда заморочки с питанием… гостей?
— Стукай давай, времени мало.
— Надо говорить «стучи».
— Быстро!
Я испугалась окрика и брякнула корягой в пол, стараясь не держаться за нее слишком крепко, — очень уж плохо эта палка выглядела, — хуже, чем у Бабы-Яги в моем садике под Новый год. Так как ничего не произошло, попробовала еще «пожелать»:
— Повернись! Так, что ли?
Уже на последних буквах меня опять настигло отвратительное ощущение. Дом закружился. Зажмурившись, чтобы не видеть, как великолепный дизайн превращается в ошметки, я опять оказалась на полу. Через мгновение теплая голова ткнулась в руку, раздалось мурчание. Кажется, пора открывать глаза.
— Я уже настоящая колдунья, скоро можно будет в театре подрабатывать.
Кот, если бы мог, закатил бы глаза, но он просто торопил меня выйти. Я отбросила мерзкую палку и со скрипом поднялась. Себя оглядывать даже не собиралась, но вот на комнату не удержалась, посмотрела. То же запустение, пыль, прах и паутина, — не домик, а склеп, и в нем один живой мертвец. Василию хорошо, он хотя бы сильный и ловкий, вон как лоснится. Котяра, возмущенно фыркнув, подскочил к палке и начал показывать на нее лапой.
— Чего, ее взять с собой, что ли?
Кот усиленно закивал, будто разговаривал с полуглухим дебилом. Затем он также недвусмысленно показал на старую корзинку, которая валялась в углу.
— Надо будет тебя каким-нить зельем напоить, чтобы ты тут заговорил, милок. Сварю на досуге из мухоморов, — попыталась я пошутить и поковыляла к выходу.
Спина ужасно болела, суставы трещали, причем в прямом смысле. Я с трудом распахнула дверь, увернулась от посыпавшейся трухи и с опаской высунула голову наружу. Мир вокруг избушки распахнулся мне навстречу, обдав запахами прели, сырой земли, старого дерева и осенних листьев.
Там, на стороне молодости и жизни, в окно светило теплое апрельское солнышко, а здесь в темном небе висела огромная голубоватая луна. Вспомнив про какое-то там Черное Солнце, я заторопилась. Луна, хоть и необычная, выглядела не опасно, а как-то… умиротворяюще, что ли. Ее свет навевал легкую грусть, но, кажется, не вредил. Мир вокруг выглядел тихим и спокойным, хоть и совершенно чужим.
Кот уже давно просочился наружу и теперь истошно мяукал, стоя на дорожке. Точно, надо выходить. Избушка стала моим обжитым пространством в этой неизведанной части вселенной, но покинуть ее придется. Ступеньки скрипели под ногами, дурацкая палка простучала по ним неожиданно громко. Сойдя с крыльца, я, шаг за шагом, пошла за Василием. Он уводил меня по дороге в лес.
— Долго идти-то? — Собственный скрипучий голос пугал. Помощник промолчал в ответ.
Идти оказалось тяжко, тело плохо слушалось. Хорошо еще, дурацкую палку мне кот всучил, хоть какой-то от него прок! Теперь, зато, понятно, почему у Бабок Ёжек в сказках всегда сердитый вид: поди тут, радуйся гостям, когда ты — бац, и старуха, а вдруг кто-нибудь придет, когда я в ванной? Да за такое мало в печи зажарить, надо еще это… как там, — «сожрать и на косточках покататься», — чего бы это ни значило.
— Долго еще идти?
Кот молчал, будто разучился говорить, зараза. Он только бежал впереди, иногда оглядываясь. Лес вокруг вздыхал. Деревья — не понять, елки или березы, — были одинаково серыми в голубом свете. Трава под ногами казалась пожухлой, толстый слой опавшей листвы шуршал и кое-где слабо светился, — наверное, гнилушки прели. Среди веток порой мелькали тени, но страха они у меня не вызывали. Странно, но в своем ужасающе-старом виде я чувствовала себя частью этого увядшего мира.