В роте Грачёв был гроза–командир. По его вызову в канцелярию некоторые вползали на полусогнутых, а выйти могли иногда только с помощью дневального. За пределами роты — это был отец, отстаивающий интересы своего курсанта, не взирая на лица и ранги. Того самого курсанта, которого полчаса назад он рвал в канцелярии, как попугай газету, на совете училища отстаивал, как родного сына. Однажды, перед самым уходом в войска на должность комбата, он, как бы извиняясь, сказал мне:
— Представлял тебя на Ленинскую стипендию, но не получилось. Добьюсь на следующий год.
И добился бы. Слово он держал. Мы это знали…
Сейчас предстояло узнать и всей нашей 103–й Гвардейской воздушно–десантной… Как–то к Павлу Сергеевичу не липла армейская мудрость, что первый год полк командует командиром, второй — никто никем не командует и только на третий год командир командует полком. Он уже блестяще откомандовал в Афганистане отдельным 345 полком, а сейчас взялся за дивизию. Месяц не прошёл, а вон как по стеночкам ползают!
* * *
С третьего захода мы с Серёгой всё–таки взяли нашу Сапун–гору под названием Паймунар. Очередной раз я рассказал бойцам, как им и всему нашему батальону сказочно повезло, что в него пришёл такой опытный боевой офицер. Перечислил его подвиги и награды. Гвардии капитан Капустин, ни грамма не смущаясь, стоял рядом и кивал головой, да, мол, я такой. Мне кажется, ему просто понравилось, как я его представил на первой заставе, поэтому он заставил меня объехать все остальные и повторить одиннадцать раз. А мне и не жалко, потому что всё было правдой. Но каждый день 50–60 километров по грёбаному цементу — это был явный перебор! Он бы ещё попользовался мной, только командир полка, к которому я переходил командовать батальоном, заподозрил меня в саботаже и пожаловался комдиву.
Через день я полной грудью уже дышал шахджойской пылью. Не скажу, что она сильно отличалась от кабульской, не знаю, в чём именно, но разница была. Серёга напоследок так меня ею накормил, что не спутаю ни с какой другой. Одного не пойму, почему за всё это он, зараза, до сих пор не проставился?!
Облом
Неприятности делятся на крупные,
то есть на наши собственные,
и мелкие, то есть чужие.
Юзеф Булатович
Я шёл на заставу со стороны духов. По минному полю. Не от большого ума или лихости, а из тупого желания внезапно проверить службу. Что я, днём при ясном свете растяжки не рассмотрю! Зато выйду, откуда не ждут! Вот одна, переступаю, а взгляд по проволоке на мину. Торчит, родимая, на колышке под кустом верблюжьей колючки. Куст жёлтый, а мина какая–то неприлично зелёная. Вот ещё одна… Задираю ногу, и внутри что–то оборвалось. Этот грёбаный кабыздох таки увязался за мной с 3 заставы и, демонстрируя собачью преданность, непрерывно виляя хвостом, бежит следом.
— Стояяяять!!!! Назааад!!!
Но в собачьем лексиконе таких слов нет, во всяком случае, без предварительной команды «Лежать!», и я, словно в замедленном кино, наблюдаю, как это тупое животное пробегает под растяжкой и цепляет её жизнерадостно задранным вверх хвостом. Вижу, как прогибается проволока и, срываясь с хвоста, вибрирует словно струна. Про то, что неплохо бы упасть, думалось вяло… Я просто сжался весь, как перед очень неприятной процедурой. Кажется, даже сердце остановилось. Захотелось сделаться маленьким–маленьким или, как в детстве, накрыться ладошкой и сказать: «Я в домике!» Чтобы эта тварь не рванула ещё куда–нибудь, я скорчил самое ласковое, на какое был способен, выражение лица и подозвал цуцика к себе. «Иди сюда, моя хорошая собачка, на–на–на»… Взял его за шкирятник, нежно–нежно, приподнял над землёй и ножками–ножками назад нахрен на дорогу. Там запендюрил этой скотине под хвост ботинком и рявкнул, что–то типа: «Шла бы ты, собачка, домой». Посмотрел на её удаляющуюся фигуру и обиженную морду и подумал: ну и кто из нас тупое животное? Мог — сам себя покусал бы от злости.
Мои упражнения по переноске собаки и хождение с высоко задранными ногами по минному полю не остались без внимания часового 4–й заставы, что означало блестящий провал моей «Барбароссы». Теперь близорукость и душевную простоту в полной мере стал изображать боец:
— Стой, кто идёт! Стой, стрелять буду!!!
— Я тебя, блин, стрельну!
— А, это вы, товарищ майор?
— Нет, это папа Римский…
Судя по тому, как быстро выскочил начальник заставы и не было видно ни одного праздношатающегося тельца, узнал часовой меня давно и предварительная команда уже прозвучала. Я, думаю, что и шмон навели, и автоматы уже все разобрали и только ждали команды на нападение. А вот хрен вам!!!
— Построить заставу! Форма одежды номер два!
Поздоровались дружно. Смотрят нагло. Синяков, кроме как на локтях, не видно. Чего лыбятся? Неужели всё видели!? Сейчас вы у меня свои смех…ёчки приберёте…
— Так, застава! Месяц прошёл, условия прежние: ваша получка против моей.
— А сколько вы сейчас делаете?
— Не боись, ровно на один раз больше, чем вы скопом. Чего потухли? Опять не готовы? Справа по одному — к снаряду!!!
Хорошо, что они не согласились. Все переворачиваются больше шести раз, многие и за десять. Это не то, что в первые месяцы, когда половина и разу не делала. Надо теперь с такими предложениями быть поосторожнее, а то и «Si–Si» не на что будет купить. Прошёл по окопам, посмотрел карточки огня, заглянул в машины, проверил «Журнал наблюдения», придраться не к чему.
— Товарищ майор, пообедаете с нами? — обращается начальник заставы, когда я собрался уходить.
— Спасибо, я у себя.
— Оставайтесь, у нас сегодня котлеты!
— Ни хрена себе, у нас тушёнка заканчивается, а у них мясо! Откуда? Месяц почти вертушки только по экстренным случаям летают!
— Потом, узнаете. Остаётесь?
— Я, что похож на идиота, чтобы отказаться от котлет?
Котлеты были настоящие. Из мяса. Сочные такие. Я бы смолотил десяток, только жаль, на заставе они считанные.
— Ну, теперь колитесь.
— Нет, правда, вкусные? — стал набивать цену начальник заставы.
— Ну…
— Вы Облома помните?
— Так это котлеты из него? — проявил я удивительную сообразительность.
— Ага, — сказал начальник заставы и принял положение для старта с табурета на десять метров.
Что–то сегодня мне с утра на собак везёт! Я прислушался, никаких намёков на позывы на рвоту и на угрызения совести. Даже какие–то оправдательные мотивы. А чё, он такой ленивый был, на него наступишь, а он даже морду не повернёт… И толстый…
— А меня пригласили, чтобы весь гарнизон знал, что это комбат Облома сожрал?
— Не, что вы! Мы от чистого сердца. Мы ж не знали, что вы придёте.
— Тогда ладно. Ленивая была псина… Хоть какая–то польза…
Что ни говори, а на сытый желудок человек гораздо покладистей.
* * *
Вот такой весь из себя сытый, покладистый и умиротворённый я неторопливо направился с заставы в штаб. Дорожка катилась под горку, солнышко мягко пригревало, ни ветерка, красота… Боец, наоборот, поднимался вверх и шёл, низко наклонив голову. На плече автомат, на боку медицинская сумка. Это заставная «таблетка», их батальонный док сегодня собирал на занятия. Всё понятно, поспешает солдат на обед. Непонятно, почему так широко и неуверенно ставит ноги. Всё стало ясно, когда, поравнявшись, он попытался отдать честь. Земной шар под его ногами предательски крутанулся не в ту сторону, и несчастный боец еле удержал равновесие. Батюшки светлы, да он пьян!!!
— Стоять–бояться!!! Иди сюда, голубь сизокрылый. Это с чего тебя так развезло?