— Товарищ командир, разрешите, мы в свои роты сходим.
— Мы для вас встречу в клубе готовим.
— Вы не волнуйтесь, не надо встреч. Мы сами, мы ж свои…
— Ну, раз свои, идите, только не взыщите, если что не так.
Пусть, думаю, фронтовики про свои подвиги расскажут, про то, как Родину любить надо. Но надежды юношей питают… Мне потом командиры подразделений доложили о содержании бесед.
Вот только один образчик. Заходит дед в роту. Бойцы кто где — переодеваются в парадку, подшиваются, гладятся. Садится фронтовик на койку, где солдат погуще, и задаёт первый воспитательный вопрос:
— Вы в Полоцк в самоволку как ездите?
— Да вы что!!! Мы ни–ни. У нас дисциплина, знаете? Только если в увольнение, — отвечают бойцы, а у самих уже ушки на макушке, подсаживаются поближе.
— Мелкота–а–а!!! А мы на поезде.
— Так у нас тут в Боровухе даже станции нет.
— Э–э–э… со станции любой дурак может, а вот когда нет, тогда только мы и могли…
— А как? — вопрос взволновал бойцов не на шутку.
— А вот так. На нашей ветке все машинисты знали, что вечером на Полоцк у Боровухи надо притормозить, бойцы на ходу запрыгнут. А с полуночи до утра из Полоцка, положено — не положено, но остановись, чтобы хмельной боец, не дай Бог, чего не сломал. А вы, небось, на автобусе, эх, мелкот–а–а…
И тому подобное в каждой роте. Контакт с бойцами моментальный — как будто они никогда и не снимали формы. Офицеры быстро сообразили, что гораздо спокойней и полезней напоить ветерана чаем и даже водкой в канцелярии, чем разрешать ему делиться опытом с неокрепшими в своих убеждениях солдатами. Они же живая легенда, образец, так сказать, для подражания. А вдруг кому–то из бойцов взбредёт в голову повторить…
На трибуну деды поднимались, разговаривая на полтона выше и поблескивая глазами. Кому предоставили слово, говорил цитатами из учебника «История КПСС». Правильно говорил. Но бойцы, не нарушая дисциплину строя, совсем не к месту почему–то улыбались и аплодировали казённым и порядком избитым фразам с особым воодушевлением.
Потом на трибуне произошла небольшая свара. Я попросил ветеранов определить лучшую по прохождению торжественным маршем и с песней роту. Тут и началось.
— Моя 6–я рота лучше всех!
— Нет, моя — 2–я!
— Лучше моей роты — роты связи — нет!!
— Куда связистам до моих разведчиков?!!!
Я порадовался только одному, что никто не кричал «мой полк»! Роты уже были их, и стоять за них они были готовы, как в бою на озере Балатон! Поэтому я решил не испытывать судьбу — и моя благодарность всему полку за высокую строевую выучку слегка примирила противоборствующие стороны. Слегка, потому что, сходя с трибуны, всё равно то от одного, то от другого слышалось: а мои всё–таки…
У бойцов праздничный обед, а у ветеранов торжественный приём. Суть одна, набор блюд практически тот же, но разница существенная — на втором ветеранов ждали фронтовые сто грамм.
Я честно открыл застолье, выпил четыре обязательных рюмки и, перепоручив ветеранов своим заместителям, убыл в славный город Витебск. Имел я право один раз в неделю посчитать детей и поцеловать жену? Имел, вот и уехал со спокойной совестью. Комнаты в общежитии для ветеранов освобождены, бельё первой категории постелено, автобус для отправки на вокзал запланирован. Я наивно предполагал, что всё предусмотрел…
* * *
Утро понедельника, как всегда, я встретил на плацу. Контролирую подъём полка и выход на физическую зарядку. Рядом стоит дежурный и докладывает, что в полку «ничего не случилось». Выслушав все «за исключением», будучи уверенным, что гости уже разъехались, я просто для очистки совести спросил:
— Как ветераны?
— Всё нормально, товарищ подполковник, они в столовой.
— Как? В шесть утра?!
— Так они оттуда с субботы не выходили!
— Совсем? — спросил я вовсе не к месту, как будто из столовой можно выйти частично.
— Ни один, — спокойно подтвердил дежурный.
* * *
— Командир вернулся, — сказал один из ветеранов, когда я зашёл в столовую.
Остальные радостно загалдели, ну, будто у всех было, что мне сказать, а из–за какой–то дурацкой паузы не получалось — куда–то командир выходил…
Да, не бриты, да, немного уставшие, но ни одного бессмысленного взгляда — свежи, как огурчики! И подруги — к тому времени я уже знал, что это не только жёны — засуетились: чистую тарелку на стол, наливают рюмку, подкладывают кой–какую закуску. Я смотрю на них и не верю глазам своим — люди на подходе к восьмому десятку, два дня практически без сна, а им хочется что–то мне сказать! Нет, они действительно из другого племени. А я инструктировал начмеда — как же, пожилые люди, мало ли чего! Да им сейчас автомат с рюкзачком — и посмотрим, кто отстанет…
— Ну, а ты — живой? — спросил я у замполита, на лице которого плотно оттиснулась печать бессонной и нетрезвой ночи.
— Чуток живой, дежурим вахтовым методом — по восемь часов! Мы пару раз пытались закруглить, только куда там…
Я смотрел на десантников маргеловского племени с нескрываемым восхищением — ай да ветераны, ай да молодцы! Такие солдаты просто мечта любого командира!
Через какое–то время стал ветеранов различать по именам, фамилиям и званиям. В любое время мои двери для них были открыты. Появлялись они дружно и всегда с потрясающим тактом спрашивали: «Чем можем помочь, товарищ командир?» Я видел фронтовиков в разных ситуациях, но ни разу не изменил своего первого впечатления о них — герои! И только всё больше укреплялся в этом мнении.
* * *
Я уже пару лет командовал воздушно–десантной бригадой в Гарболово, когда ко мне зашёл зам по воспитательной работе:
— Вас хочет видеть подполковник Рогозкин. Приглашает завтра к себе домой.
— У меня завтра командирская, езжайте без меня.
— Товарищ полковник, он хотел увидеть именно вас. Давайте всё оставим и съездим. Плох дед…
Скромная питерская квартира, а стол стараниями заботливой Елизаветы Ивановны накрыт, как на свадьбу — с икрой, коньяком. Рогозкин во главе стола в парадном кителе. Три нашивки за тяжёлые ранения, пять боевых орденов, тридцать медалей, парашютный знак, и я знаю, что за этим знаком — 4000 прыжков, из них 5 во вражеский тыл и 50 катапультирований!!!
Выпили за встречу, за ВДВ. Хозяин ни к рюмке, ни к закуске не прикоснулся. После третьей подозвал меня к своему рабочему столу.
На столе карта Ленинградской области. На ней по науке, 2 на 5 км обозначена площадка приземления.
— Товарищ полковник, Владимир Васильевич, возьмите эту карту. Я знаю, у вас проблема с выбором площадок приземления. А вот про эту площадку никто не знает. Мы на неё ещё в 1940 году прыгали.
— Спасибо большое, Фёдор Иосифович, обязательно использую.
Не мог я сказать деду, что это место сейчас попадает под глиссаду Пулково–2 и сплошь застроено. Видел, как это важно было для фронтовика, знал уже, что он несколько раз пытался поговорить со мной, но всё не получалось. И я вновь поразился величием этого поколения, их преданностью делу, которому один раз в молодости они себя посвятили и беззаветно служили до последнего вздоха.
Да, до последнего вздоха! И это не художественное преувеличение: на следующий день гвардии подполковник в отставке Рогозкин Фёдор Иосифович умер…
* * *
Такой же легендой Воздушно–десантных войск был, безусловно, и Кутовой Кирилл Александрович. Неугомонный в свои 80 лет и переживающий за войска и страну Человек. Удивительной скромности, он приходил жаловаться, что их обижают в Совете ветеранов, и просил помощи. Я честно отвечал, что не имею права даже сидеть в присутствии фронтовиков, а не то, чтобы вмешиваться со своими суждениями в их дела. Он вздыхал, а через какое–то время делал новую попытку. Слушая его, можно было подумать, что это профессор, который всю жизнь в микроскоп рассматривал пестики и тычинки, а тлю, если требовалось, за него давили лаборанты. Но я–то хорошо знал, каким был этот «ботаник»!